гения – его действие завершается именно здесь, в этом-самом месте! Все его видели, финал фильма – это башни-близнецы, оба угнанных самолёта врезаются именно в них! Мы – в одной из башен, самолётов пока не видать, зато из стеклянной стены, что от пола до потолка, видна вторая башня Всемирного торгового центра и панорама всего города – отражения двух монахов-оборванцев в рафинированном и минималистичном интерьере делового кабинета смотрятся чудовищным диссонансом.

Человек у окна оборачивается. У него нос горбинкой, тонкие черты лица, чёрные волосы гладко зачёсаны. На нём – безупречный костюм-тройка; чтобы мне заказать такой-же, тётушке придётся продать московскую квартиру, но может и не хватить. Он поднимает телефонную трубку:

– Меня ни для кого нет.

После брюнет обращается к нам:

– Присаживайтесь, джентльмены! – он делает жест рукой в сторону кресел. – Чувствуйте себя, как дома. Слушаю вас.

Говорит Доджо своим гортанным голосом, моё дело – помалкивать:

– У нас – деловое предложение. Вы ведь деловой человек? В подведомственном вам учреждении находится наш друг.

– Я в курсе. Вы имеете ввиду псевдо-пса по кличке Пестиримус Светоподобный? Тогда вы должны знать, что такой товар не продаётся, и вы, дорогой Доджо, это знаете не хуже меня.

Улыбка на лице нашего собеседника кажется приклеенной, его выдаёт взгляд – настороженный и холодный.

– Знаю. Поэтому предлагаю обмен.

– Любопытно. Согласитесь, что такой обмен должен быть равноценным.

На лице Доджо нет ни единой эмоции.

– Согласен. Поэтому я предлагаю в качестве нового узника себя.

Улыбка сползает с лица брюнета. Он снова поднимает телефонную трубку.

– Заключённый номер двадцать восемь тысяч четыреста двенадцать дробь сто семь, уровень тридцать четвёртый, блок девять. Камера восемнадцать, контейнер три. Доставить ко мне. Может, чаю?

Последняя фраза обращена к нам.

– Не стану отказываться, – улыбка Доджо мне кажется странной. – Зелёный, без сахара. Можно щепотку высушенного цветка жасмина.

Пожелание Доджо дублируются в телефонную трубку, две чашки с чаем приносит уже знакомая длинноногая особа. Глаза-щёлочки Доджо мечтательно закрываются, от вкуса напитка он получает явное удовольствие, я делаю лишь глоток – в меня ничего, даже чай, не лезет. Двойная дверь лифта раздвигается, человек в униформе вкатывает контейнер. Это куб тёмно-серого цвета.

– Молодой человек! – костюм-тройка обращается ко мне, рот брюнета снова улыбается. – Распишитесь здесь и здесь, да, где галочки карандашом. Благодарю. Мы все здесь – ужасные бюрократы!

Из раскрытого контейнера выплывает белесое облако тумана. Такой туман выпускают во время рок-концертов: испарившийся сухой лёд струями бьёт на сцену, очень эффектно, в мизансцене не хватает только разноцветной подсветки и грохота барабанной установки. Рука человека в униформе, одетая в прорезиненную перчатку, извлекает ещё один контейнер, в его стеклянном окошке я вижу мордочку мирно спящей черноухой собаки.

Глава 19.

Как болонкам делают реанимацию? Прямой массаж сердца, дефибрилляция, искусственное дыхание? Понятия не имею. Ну, а псевдо-псам – это вообще какие-то дебри неживотной медицины, поэтому беру мнимую псину на руки и просто тормошу – вдруг поможет?

– Ты кто?

На меня с недоумением смотрят глаза-бусинки. То, что я испытываю – это радость пополам с тревогой: голос, что раздаётся у меня в голове, мне не знаком. Более того, он – женский! То, что находится у меня в руках, бьёт током и трансформируется в светящийся шар с лучами-щупальцами. Как-бы чего не загорелось, может, пора «01» звонить? Шаровая молния плывёт по комнате и превращается обратно в собаку. Это – чёрный пудель, нам такие даже не известны.

– Ты правда ничего не помнишь?

Пудель с трудом встаёт на лапы, пытается сделать несколько шагов и заваливается набок. Крепко его приложило, он даже ходить разучился. Беспомощный, ничего не помнит – всю память отшибло. Бедный пёсик! Голос в моей голове становится низким шаляпинским басом:

– А ты сам себя видел?

То, что я наблюдаю в зеркале, заставляет меня вздрогнуть и отшатнуться. Там отражается буддистский монах, совершивший пешее паломничество к святым местам всех религий. На нём рваная накидка грязно-бурого цвета и изношенная до дыр обувь неопределимого фасона, из отверстий в которой торчат нестриженные ногти. У монаха длинные нечёсаные волосы, свисающие двумя верёвками вдоль осунувшегося и бледного лица, которое плохо мыли несколько лет. Жидкая бородёнка высохшей мочалкой болтается под подбородком. Если меня пугалом выставить в огороде, стаи скворцов уже на подлёте будут барабанной дробью замертво сыпаться на землю, а любой встречный воробей при чирикании начнёт заикаться. Я немедленно отправляюсь в ванную – главное, никого по дороге не встретить.

Мы – дома! После похода в душ я смотрюсь в зеркало и вижу в нём что-то давно забытое. Борода и усы сбриты, я даже я похож на себя прежнего – в зеркале точно я, только волосы отрасли ниже плеч и схуднул немного. Ну, может, слегка поумнел – последнее внешне не очень заметно. Квартира пуста и не убрана, земля в горшке с фикусом влажная, словно её вчера поливали, а хлебные корки на столе даже не заплесневели. Доджо прав – времени не существует.

– Где ты меня нашёл? И как?

Я рассказываю о Доджо. Про удивительное место в горах, то, как сделался чайкой и про всё остальное. Игра в трёхмерные шахматы была той моделью, на которой Доджо проверил все варианты, задача была непростой, она имела только одно возможное решение. Чтобы победить в игре, следовало поставить на клетки поля собственную жизнь, именно это Доджо и сделал.

– Ты чего плачешь? – спрашивают у меня. – Ты что, маленький?

Доджо спас мне жизнь, я даже не знаю, как он одолел Стражей. А потом, спасая моего друга, сделал это ещё раз, потягивая чай и улыбаясь: мне даже страшно представить, где он сейчас находится и что с ним сделали.

– Извини, но я правда ничего не помню. А ты можешь прокрутить у себя в голове всё, что со мной и тобой случилось за последнее время, с нашего первого контакта? Только постарайся сильно не приукрашивать. Ладно?

Сосредотачиваюсь и начинаю вспоминать: пёсик мокнет под бронзовым глобусом, зелёный динозавр, странный праздник в параллельной Москве, возвращение с Эвереста, моя жизнь в горной хижине: по таким воспоминаниям мемуары можно будет писать – «Восемь лет в Тибете». Или что-нибудь ненаучно-фантастическое.

В гостиной бьют часы – всё-таки, в этом мире время существует. Оно не ждёт, для начала неплохо-бы узнать, какое нынче число. Мои прежние наручные часы – с календарём, достаю их из ящика стола – ужас! Завтра-же тётушка приезжает, а у меня в квартире – полный срач, пыль, разруха и следы