привязывать их к себе не только деньгами. Например, можно брать на работу родственников. Такими «друзьями» Никита обзавелся в самых разных ведомствах.

Говоря о своем человеке в МВД, брат, как назло, упомянул только звание – капитан и имя – Володя. Отозвался о нем как о человеке грамотном, информированном, высоко себя ценящем.

Разговор между двумя братьями плавно потек дальше, и Андрей теперь проклинал себя: почему не притормозил, не выяснил до конца, не уточнил на всякий случай, кто этот капитан, в каком кабинете сидит.

Теперь он пытался выяснить это окольными путями. Например, потребовал от отдела кадров выдать работникам головного офиса новые анкеты для личных дел, где требовалось бы назвать место работы супруга (супруги). Анкетирование ничего не прояснило – ни у одной из женщин муж не числился в милицейских структурах.

Попытаться через Крупенина разговорить командированных в головной офис сотрудников, упомянуть невзначай «капитана Володю»? Мол, познакомились на чьей-то свадьбе или в самолете места оказались рядом. Нет, это было бы слишком наивно. Не станут они радостно объяснять, кто такой этот капитан и по какому расписанию работает. Пожмут плечами, а сами намотают на ус.

Андрей ждал, что «друг» сам даст о себе знать в свете последних событий. Но капитан пока молчал. Набивал себе цену?

* * *

Услышав от Глеба о манере съемки, Федор Филиппович предположил:

– А если изнасилование тоже составная часть их стиля? Вообще говоря, заложниц не так уж часто насилуют. А тут сразу трое. Был еще один случай – за год с небольшим до похищения Елены Смелянской. Потом вся семья эмигрировала в Канаду, с ними сейчас поговорить не удастся, а материалы дела не хочу официально запрашивать. Найди у сыскарей капитана Балашова, попытайся его разговорить. Какую легенду придумать, тебе видней.

Глеб никогда не забывал, что не имеет права называть себя сотрудником ФСБ. Он ценен для «службы» именно как человек со стороны, чью связь с Лубянкой практически невозможно доказать.

– Весной вы как-то упомянули про специальную межведомственную группу психологов.

– Все-то ты помнишь, молодец. Замучили эти психологи ребят – настырные такие. Культурно послать нельзя, все согласовано на самом верху. Изучают поведение людей в стрессовых ситуациях. Обещают подготовить закрытое исследование для нужд силовых структур.

– Значит, и к сыскарям наведываются?

– Только не говори, что ты решил представиться психологом.

– Почему бы нет? Пусть мой интерес выглядит чисто теоретическим.

Генерал Потапчук редко смотрел на Глеба столь скептически.

– Сумеешь изобразить ученого?

– Психолог все-таки, не ботаник, – пошутил Глеб.

Перед знакомством с Балашовым он в течение получаса смотрелся в зеркало не менее десяти раз, критически исследуя едва заметные метаморфозы.

В голове происходила активная работа. Из самых дальних уголков всплывали сохранившиеся познания по самым разнообразным предметам.

Звучала музыка. Глеб настраивался перед встречей.

– Ты всегда слушаешь такие печальные арии, что душа переворачивается, – заметила из кухни жена Ирина. – Так и представляется темное небо перед грозой, ветер, свинцовые волны и берега не видать. Сегодня вдруг с утра Вивальди, потом Моцарт.

– Хочется отдохнуть по-настоящему.

– Я только «за». Так сегодня ты целый день дома?

– Не получается никак.

Сидя в кресле, он снова решил взглянуть на себя – поднес к лицу небольшое зеркальце из бритвенного набора. При каждом очередном «осмотре» корректировалась линия рта, прищур глаз, слегка разглаживалась складка на переносице, чуточку приподнимались вверх брови.

– Что с тобой? – поразилась Ирина, когда он появился на кухне. – Куда ты вообще собираешься?

– Ради чего я могу тебя покинуть? Только ради работы.

– Неужели? А мне показалось… Такие глаза у тебя бывают очень редко, только в те дни, которые мы проводим вдвоем от начала и до конца.

«Думает, намылился к другой, мысленно отметил Глеб. – Даже лучшие женщины на свете склонны искать везде и всюду объяснений».

– Для работы все важно. Даже выражение лица.

* * *

Балашов возился с бумагами, когда в комнату заглянул один из сослуживцев.

– Опять эти «большие ученые». Какой-то звонил по внутреннему, тебя спрашивал. Я дал номер.

– Пока не перезванивал.

– Может, не понял, внизу дожидается?

Прошло еще минут десять. Капитан не любил неопределенности и спустился к проходной. Здесь он увидел человека в мешковатом сером плаще. Глеб надел эту хламиду, чтобы в глаза не бросалось спортивное телосложение «ученого», и дождь здесь оказался очень кстати. Руки «доктор» держал в карманах и раскачивался с носков на пятки.

– Это вы меня спрашивали? – недовольно спросил капитан.

– Если вы Балашов, тогда… – мягко и неспешно начал Слепой.

– А почему не набрали номер? – прервал сотрудник Оперативно-разыскного бюро.

– Так надо было звонить? Значит, я не понял, извините. Я психолог.

Капитан только нетерпеливо махнул рукой.

– Знаю уже, общались с вашим братом.

– Я не лечу, я занимаюсь наукой.

– Да и я вроде не пациент.

Глеб объяснил, что его группа отвечает за тему «Синдром жертвы и синдром освободителя».

– Синдром жертвы – еще понятно. Состояние травматической психической инфантильности, когда пленник испытывает нечто вроде благодарности к похитителям за сохранение ему жизни и здоровья, – небрежно щегольнул познаниями офицер. – А что такое синдром освободителя? Ваше собственное ноу-хау? Кстати, вы не представились.

– Извините, визиткой не обзавелся. Наверное, паспорт нужно было взять.

– А как же? – снисходительно усмехнулся Балашов. – В противном случае провести вас в здание будет очень проблематично.

– Фамилия Гаврилов Петр Никифорович… То есть Гаврилов фамилия, а Петр Никифорович отчество… – огорченный собственной рассеянностью, уточнил визитер. – Синдром освободителя характерен для участника силового освобождения – рано или поздно заложники начинают злить его своим неправильным поведением.

– Характерен? Так вы скоро докажете, что мы первые враги заложников, а бандиты – их лучшие друзья.

Глеб рассчитывал