– Тема возникла в результате наших продолжительных контактов с сотрудниками ФСБ. Многие из них делились именно такими эмоциями. Каждый раз заложники будто специально делают все наоборот и сильно осложняют им дело. Наша группа пришла к выводу, что закономерности тут быть не может. Заложники совершают правильные или неправильные действия одинаково часто – пятьдесят на пятьдесят. Значит, имеет место психологическая иллюзия, синдром.

– Эфэсбэшники, – поморщился Балашов. – Трудно мне, конечно, судить. Но у меня даже близко не возникало подобных чувств. Мне не нужно было искать оправданий своим просчетам, не нужны были козлы отпущения. А им, видимо, нужны. Вот и весь синдром. Это не синдром освободителя, а синдром непрофессионала.

Пока все развивалось так, как было нужно Глебу. Вечный конфликт между ведомствами тоже помог ему «подогреть» собеседника.

– Могли бы вы поделиться своим эмоциональным опытом? Где бы нам присесть? – Глеб беспомощно оглянулся вокруг.

– Что там с погодой? Кажется, дождь перестал. Прогуляемся пешочком, если вы не возражаете. Меня в последнее время завалили бумажной работой – сижу сиднем.

О давнем случае он рассказывал совершенно спокойно. С тех пор он не участвовал в освобождении заложников и других примеров привести не мог.

– Нам, конечно, повезло. Не буду говорить, как мы получили информацию, это к делу не относится. Вначале просто узнали про заложницу. Оказалось, ее держат уже полтора месяца, и от нас скрывали сам факт похищения. Мать заправляла всеми делами, отец к тому времени уже умер. Возможно, бандиты считали, что на женщину будет несложно надавить, она легче расстанется с деньгами. Но они крупно просчитались. Оказалось, что материнская любовь вовсе не безгранична. Эта тетка, как потом выяснилось, начала торговаться с ними, как на базаре. Как ей ни угрожали, она тянула в надежде сбросить цену. Хоть бы нам сообщила, чтобы мы параллельно вели поиски. Нет, молчала.

По удовольствию, с каким капитан вспоминал о давнем деле, можно было заранее судить о благополучном финале. Глеб иногда встревал с «психологическими» вопросами. Капитан отвечал на них односложно и снова переходил к внешней канве событий.

– Потом к нам поступил второй сигнал, очень важный. Заложницу могут вот-вот убить, ее прячут на недостроенном заброшенном комбинате в пятнадцати километрах от Твери. Времени хорошенько спланировать операцию у нас не осталось. Высадились с колес, взяли в охват. На расстоянии километра залегли, стали приближаться ползком. У самых стен ребята обнаружили одну за другой три растяжки. Ребята у меня что надо.

Глеб кивнул, как будто хорошо знал подразделение и мог в качестве психолога подтвердить здоровую внутреннюю атмосферу.

– Лежим, прислушиваемся – мертвая тишина. Я, грешным делом, подумал: опоздали – бандиты успели убить заложницу и слинять. Но в любом случае это не повод давать отбой. Посылаю двоих внутрь, ждем. Пять минут, десять. Один появляется наверху в проеме, знаком показывает: «пока никого». Я запускаю еще одну пару. И вдруг женский крик. Наверное, так можно кричать, когда тебя режут пилой, да и то не уверен.

– Неужели в этот момент вы не почувствовали негативного отношения к такой неосторожной реакции? Она ведь закричала, увидев кого-то из ваших ребят, и могла тем самым спровоцировать перестрелку, – Слепой высказал свои соображения с видом полного «чайника» по части спецопераций.

– Чувство радости оказалось сильнее, – уверенно заявил Балашов. – Радости, что женщина жива, что мы ее нашли. Я знал, что ребята не подкачают. Если сумели подобраться так близко, то уже не дадут развернуться противнику. Потом оказалось, что на заводе никого нет. Заложница сказала, что часа за три до нашего появления она слышала звук отъезжающей машины. Но не могла предположить, что ее оставили одну. Она сидела внутри трехметрового бетонного кольца. Когда-то кран разгружал такие кольца и поставил их одно на другое, чтобы много места не занимали. Получилось нечто вроде круглой башни, из которой она никак не могла выбраться. Туда, внутрь, ей забрасывали еду и бутылки с минералкой. И еще дали детский совок, чтобы она свои отходы закапывала.

– И так целый месяц?

– Нет, на завод ее перевели примерно в то время, когда мы получили первую информацию… Так что вот вам, уважаемый товарищ ученый, реальная история. Пусть заложница глупо себя повела, но как можно осуждать человека в таком состоянии, тем более женщину. Я даже про себя ее не выматерил.

– А что она рассказывала про бандитов? Синдром жертвы наверняка успел выработаться за такой долгий срок.

– И тут ваша теория суха, «а древо жизни вечно зеленеет», – процитировал капитан. – Она просто ненавидела этих типов. Особенно одного, который на прежнем месте содержания ее насиловал. Бедняжку всю выворачивало, когда она давала показания. До сих пор помню, как она описывала его пальцы – тонкие, постоянно влажные.

– А другие? Как она к другим относилась? Синдром жертвы не предполагает одинаковой симпатии ко всем похитителям. Обычно жертва выделяет только одного. Именно он кажется добрым, сочувствующим – по контрасту с другими. Опытные похитители иногда этим пользуются и полностью подчиняют себе пленника, – Глеб продолжал разглагольствовать с интонацией человека знающего обо всем исключительно с чужих слов.

– Не было таких. Да она никого толком не видела и не слышала за весь этот срок. В комнате у нее валялся грязный мешок, его нужно было надевать на голову каждый раз, перед тем как кто-то должен был войти.

Сиверов представил насилие над женщиной, которая собственными руками натянула на голову обычный мешок с запахом цемента или отсырелой картошки. Натянула и боится снять – взглянуть на насильника, запомнить его черты.

– А как потом? У нее не возникало проблем в обычной жизни?

– Без понятия. Это уже вопрос к вашим коллегам. Вы ведь наверняка заметили, насколько женщины живучи. Во всех смыслах. Как кошки. Природа позаботилась о запасе прочности. Наш брат по сравнению с ними слишком чувствительное создание.

Глава четырнадцатая

Номер личного мобильника Андрея Абросимова был известен узкому кругу лиц. Звонки в кабинеты руководства компании основательно фильтровались секретаршами. Но теперь сам