Андрей попросил пропускать все звонки, в особенности от людей, которые отказываются представляться.

– Отказывается, Андрей Анатольевич, – почти радостно сообщила секретарша.

Она прекрасно понимала, что такой звонок может принести долгожданную информацию о пленниках, и поэтому волновалась.

– Подсылаете ко мне людей? – послышался в трубке незнакомый голос.

– Пока, извините, ничего не могу сказать. Мы знакомы?

– Владимир, – скупо представился человек на том конце.

Неужели тот самый капитан? Обозначился наконец, объявился!

– Очень рад. Нам с вами о многом нужно поговорить.

– Кто так делает? Не пойму, чего вы хотели добиться. Ваш человек, конечно, мастер перевоплощения, но на что он намекал? Что ему обо мне известно? Мы с вашим братом так не договаривались.

Никаких намеков неизвестному «капитану Володе» Андрей адресовать не мог. Или Девятаеву было известно о капитане, но он решил промолчать и начал свою игру?

Пока что Абросимов-младший не спешил открещиваться от обвинений. Капитан не должен заподозрить, что собеседник ничего не знает о нем кроме имени.

– С намеками мы разберемся. Лично я в любом случае ничего плохого не подразумевал.

– Если даже вас беспокоило мое молчание, незачем было устраивать цирк.

– Хорошо-хорошо. Обещаю удовлетворить все ваши претензии.

– Если я молчу, значит, надо потерпеть, – произнес капитан уже гораздо спокойнее.

– Я бы очень хотел встретиться, – гнул свое Андрей. – У нас найдется тема для разговора.

* * *

Плащу было кого послать на рекогносцировку по улицам подмосковного городишка. Поручик – мастер следовать невидимкой, Бубен – перевоплощаться. Один оказался на улице в натуральном своем виде – с прилизанными на пробор волосами и бледным, почти бесцветным лицом, где все возможные краски были приглушены до полной неопределенности. Другой в виде опухшего алкаша-«хроника», в нелепой, не по возрасту байке с капюшоном и эмблемой группы «Король и Шут» на спине.

Бубну очень нравилось переодеваться в женское, хотя он не был ни трансвеститом, ни «голубым». Женские маски всегда казались ему более интересными, чем мужские. Но в команде его могли неправильно понять, поэтому «менять пол» Бубен не стал.

Плащ выделил обоим два часа времени. Им предстояло независимо друг от друга выяснить, знает ли кто-нибудь о местопребывании заложников.

От Узбека анонимные «наводчики» не могли узнать про убежище. Он сел за решетку до того, как оно появилось, и после выхода еще не успел туда наведаться. Вне убежища любое упоминание о нем было под запретом – Плащ следил за неуклонным соблюдением этого правила. Он всегда повторял, что молчание – это жизнь и свобода.

Перед тем как организовать захват на федеральной трассе «Балтия», Плащ еще раз проверил своих людей. Он хотел быть уверен, что никто из них не говорил Узбеку об убежище. Результаты проверки убедили его окончательно: адрес не засвечен.

Теперь у Плаща возникло подозрение, что наводчики могли следить за похищением. Они могли следовать по трассе за машинами Абросимова-старшего и охраны. Потом отследить перемещения банды с «уловом».

Плащ не сомневался, что совершить похищение им в любом случае позволят. Он не боялся ловушки, но слежки опасался. «Хвоста» не заметил, но решил еще раз все тщательно проверить.

Небольшое здание, в котором держали заложников, было выбрано не случайно. В начале пятидесятых годов в ожидании скорой войны против Америки и НАТО на окраине городка была уложена под землю сварная труба одного из резервных стратегических газопроводов, неразличимого с воздуха по всей своей длине.

Газопровод ни разу не использовался. Со временем он перестал соответствовать новым техническим нормативам. В нескольких местах целостность его была нарушена при производстве строительных работ. Оказалось, что газу так и не суждено потечь по этой трубе.

Зато по ней можно было передвигаться. Диаметр позволял, согнув ноги в коленях и спину в три погибели, переступать с ноги на ногу.

Подмосковный городок разросся, давно забытая подземная магистраль уже пересекала городскую черту, окраинные здания оказались совсем рядом. Усилиями членов банды был прокопан лаз длиной чуть больше десяти метров от угла подвального помещения до дыры, вырезанной в трубе автогеном. Выход находился на расстоянии ста с лишним метров.

Именно этим путем проследовали с небольшим интервалом два человека. Теперь Бубен и Поручик кружили возле убежища.

Поручик старался слиться с пейзажем городишка и его населением. Прошел почти час с тех пор, как он покинул своих товарищей, но ни один из жителей не задержал на нем взгляда, не зафиксировал его образ. Поручик привлекал внимание меньше, чем дерево или припаркованный «москвич».

Он мог застыть там, где неподвижность казалась естественной и его видно было только со спины. Мог медленно пройти там, где все проходили медленно и его заслоняли другие фигуры.

Бубен же, наоборот, привлекал к себе внимание. Колоритная личность на самом виду – кто заподозрит в таком типе человека желающего остаться незамеченным и неузнанным? Он так талантливо гримировался, что его можно было долго рассматривать просто из любопытства.

Бубен мылся каждый день даже при отсутствии горячей воды, но потрясающе убедительно принимал облик запаршивевшего бомжа – казалось даже, что от него воняет.

Будучи внешне симпатичным малым, он мог с легкостью перевоплотиться в сутулого плешивого уродца с впалой грудью и кривыми ногами.

Методы наблюдения у Поручика и Бубна тоже были разными. Первый обладал пронзительным зорким взглядом, второй же не столько всматривался, сколько принюхивался, доверяя чутью.

И тому и другому не все вокруг понравилось. Особенно одна из пятиэтажек-«хрущоб». Жилой дом стоял довольно далеко от места содержания заложников, но при наличии оптики входы и выходы из убежища великолепно просматривались.

Именно это обстоятельство заставило Поручика перебраться поближе к этой «хрущобе». Окна как окна – ничего необычного. Переменив место, он снова застыл возле кучи рыжей земли, вывороченной ради ремонта отопительной магистрали. Краем глаза стал внимательно изучать балконы и стену.

Потом вошел в один из пяти подъездов. Поднялся на плоскую, залитую битумом крышу. Его появления там не заметил никто, а сам