бубенчикам, а ещё следующий… не достигает цели, потому что мою руку перехватывает Игорёк.

— Не пачкайся, — говорит он.

Да, правда. Действительно, я ведь и правда его убью. И всё. Он ведь даже не уворачивается, стоит как телок на заклании. Собственно, уже не стоит, а катается по асфальту и рыдает, как тётенька.

— Да, ты прав, Игорёк. Спасибо, что остановил. Только… Я сейчас… Шапку забыл. Сейчас заберу и вернусь.

Это, бл*дь, наш последний….

— Егор! — раздаётся голос Наташки.

— Ничего-ничего, я быстро, буквально одну минуточку…

Я подхожу к двери и стучу. Охранник узнаёт во мне недавнего посетителя и впускает внутрь. Я киваю и молча направляюсь вниз по лестнице.

И решительный, сука, бой!

Сзади хлопает тяжёлая массивная дверь…

12. Не по понятиям

Я захожу в зал, где идёт игра. Правда сейчас никакой игры уже нет, все просто сидят, кто где и бухают. И, должно быть, обсуждают происшествие. Ну, а кто-то зализывает раны.

Отыскиваю глазами златозубого. Он сидит на высоком стуле за стойкой. Дикий Запад, твою дивизию. Его дружбан располагается слева от него и разливает по стаканам водку. На блюде перед ними лежит селёдка и чёрный хлеб. Ковбои, бляха. А сам он, этот блатной Голлум, вертит в руках свою прелесть, волшебный перстень Буряце, и, склонившись над ним, внимательно рассматривает.

«Интернационал» в моей голове достигает кульминации. Мощное звучание, призыв к борьбе и готовность сокрушить, низложить, превратить в прах царство тьмы и насилия. Мы наш, мы новый мир построим… Короче…

— Слышь, шерстило, — громко, чтобы это не укрылось от присутствующих, обращаюсь я к нему, подходя ближе и оказываясь на расстоянии удара от них обоих. — Колечко сюда давай!

Он от такой неожиданности даже не сразу понимает что происходит. Отрывает полный любви взгляд от сияющих алмазов и, повернувшись ко мне, глядя снизу вверх, хлопает глазами. Зато его сподвижник слева реагирует гораздо быстрее. Он тут же хватает лежащую на стойке вилку и соскакивает с табурета, издавая что-то вроде рычания. Демон.

Но твёрдо встать на ноги он не успевает. Я хватаю его стакан и резко, разливая бесценную жидкость, превращающуюся в медлительный гелеобразный шлейф, обрушиваю на его голову. Время замедляется и делает это зрелище поистине драматичным и бесконечно прекрасным.

Стакан рассыпается на мелкие сияющие осколки, будто в голове этого окаянного происходит бриллиантовый взрыв. Кубики стекла разлетаются и увлекают за собой алые капли кровавых фонтанов. Изыди, демон.

Он медленно сползает вниз, а я с разворота заряжаю локтем златозубому Голлуму куда-то между правым ухом и скулой, но не даю отлететь его голове и, поймав её, как гандбольный мяч, возвращаю обратно, прикладывая мордой о стойку. Пусть ещё один судьбоносный момент жизни запечатлеется на его изломанном носу.

Торопливые шаги сзади выдают атаку третьего дружбана. Он несётся на меня в штыковую, держа нож в правой руке. Я резко выплёскиваю ему в лицо содержимое стакана Голлума. Это его не останавливает, но лишает контроля.

Он завывает, продолжая напирать, но ослеплённый враг, лучше зрячего, если только он не Рутгер Хауэр из «Слепой ярости». А это явно не он. Поэтому, я шагаю прямо и влево, ставлю блок и хватаю атакующего орка блокирующей рукой за запястье. А потом несколько раз наношу удары по его кисти зажатым в руке стаканом. Прямо острым краем по пальцам. Как неандерталец каменным рубилом.

Он орёт, сердечный. Орёт и разжимает окровавленную руку. Финка падает, звякая о каменный пол. Я отбрасываю стакан и основанием ладони вбиваю его нос поглубже в черепушку. Боец уходит во внутреннюю империю, в нирвану и отлетев назад падает на стол, за которым отдыхают почтенные горожане.

Они недовольно вскрикивают и вскакивают, уступая место этому незваному и недвижимому пришельцу.

На плечо мне опускается рука, и я тут же максимально резко скидываю её, отбрасывая и того, кто осмелился прикоснуться. Это Голлум. Он отлетает к стойке, опирается на неё спиной и как пёс мотает головой, сбрасывая чёрные капли. Взгляд тяжёлый, рожа в крови, любо-дорого посмотреть.

Он выхватывает ножичек и щёлкает кнопкой выпуская мерцающее в тусклом свете жало. Клац! Делает шаг ко мне на полусогнутых, пружинящих ногах. В правой руке у него тесак, а левая, как у мушкетёра, чуть отставлена и готова отбить любую угрозу. С ножичком он, похоже управляться умеет. А со стулом?

Я хватаю стоящий рядом стул и, держа его ножками вперёд, молниеносно атакую противника. Прижимаю его к стойке и, не давая опомниться начинаю пинать по лодыжке, в одно и то же место.

Он хрипит, рычит и воет, как упырь, попавший под солнечные лучи. Но я не прекращаю до тех пор, пока он не впадает в безумие. Я отбрасываю стул, но этот неугомонный бандос пытается ткнуть в меня своим кинжалом. Я подныриваю под руку с ножом, делаю захват бросаю трепыхающегося златозуба через себя. Финка летит в сторону, а я ставлю ногу ему на горло.

Все присутствующие стоят и молча смотрят на этот короткий, но эффектный бой. Я оборачиваюсь и среди публики вижу входящего Игорька, двух шкафообразных вышибал и Джемо Бакинского.

— Ты чё творишь, малой? — доносится слабый голос из зала. — Не по понятиям…

Голлум дёргается, и мне приходится посильнее нажать ему на горло. Он хрипит, болезный.

— Кто там за понятия побазарить желает? — прищуриваюсь я и забираю перстень Бориса со стойки. — Выходи, я разъясню, если сам не догоняешь. А ты потом этим фраеркам вшивым расшифруешь. Для тех, кто не вкурил, понятия простые. Я Бро. Кто на моё лапу положит, тому пи*да!

— А ты чё, самый фартовый да козырный что ли? — раздаётся из глубины зала.

— Козырный, — отвечает ему из-за моей спины Джемо. — Если не ясно что-то, ты спрашивай, не стесняйся. Я тебе втолкую.

Я убираю ногу с поверженного врага, достаю из кармана пачку сотенных, срываю бумажную банковскую ленточку, но Джемал меня останавливает:

— Нет-нет, все расходы за счёт заведения.

— Я по чесноку лоха выкрутил, — хрипит Голлум. — Чё за кидняк, в натуре! И печать моя, всё по…

— Ко мне за выигрышем придёшь, — прерывает его Джемо, подпинывая носком ботинка. — Давай на выход, с братанами.

— Нет, — качаю я головой, — я сам. Должным быть не люблю.

Я вытаскиваю из пачки чуть больше трети и швыряю в каталу. Деньги разлетаются, и он начинает ползать и подгребать их.

Джемал оборачивается к своим шкафам и командует:

— Выбросить эту шваль и больше, чтобы я их здесь не видел.

Я едва заметно киваю Игорю, и он выходит наружу.

— А ты и впрямь кручёный, — хлопает меня по плечу Джемал, отводя к стойке. — Хочешь выпить? А… забыл, прости.

— Мне идти нужно, — киваю я. — Над предложением твоим подумаю и сообщу. Увидимся как-нибудь.

— Ладно. Машину дать?

— Давай, — соглашаюсь я. — Благодарю.

Я выхожу из катрана. Все здесь. Наташка бросается ко мне. Водитель Беллы уже уехал, не дождался, так что предложение Джемо оказывается кстати.

Потрёпанную шайку выводят и выталкивают из двери. Златозубый сплёвывает себе под ноги и шипит что-то под нос, глядя в мою сторону.

Как в «Бременских музыкантах», последним вылез петух, изрядно ощипанный, но не побеждённый.

— А шапка-то где твоя? — хмыкает Борис, провожая взглядом четвёрку неудачливых бандосов.

— Наверное, в другом месте забыл, — пожимаю я плечами. — Не нашёл. Сейчас поедем, Наташ. Машина подойдёт и сразу поедем.

Я подхожу к Борису.

— Отойдём на пару слов, — тихонько предлагаю я.

Он напрягается, но идёт со мной. Я отвожу его на несколько шагов и отдаю перстень.

— Ого, — удивляется он, забирая кольцо. — А тебя нельзя недооценивать.

— Тебя тоже, — киваю я. — Борис, ты меня прости, погорячился я сегодня. Не прав был.

— Бывает, — говорит он, пожимая плечами.

— Хорошо. Фридман теперь мой.

Борис усмехается и качает головой.

— Слушай, — говорит он. — Этот кент, с зубами, он на Наталью сразу глаз положил, как мы пришли только. И Марика целенаправленно вёл, я точно говорю. Игорь твой за Натальей смотрел, а я за этим, зубастым. Он с неё глаз не спускал. Я не сомневаюсь, это он Марику идею подкинул, типа если уверен в победе, рискни, поставь бабу. Сам бы Фридман не допёр до такого.

— Сука… Зря ты мне сразу не сказал.

— Так, а что бы я сказал? Это предположение, я не следил за их игрой, сам играл. Сотку проиграл и успокоился.

Я поворачиваюсь к Фридману:

— Марик, иди сюда!

Он опасливо подходит. Смотреть больно, на лице такая скорбь, что от одного вида рыдать хочется. Ну и крови немного. Я же ему по зубам от души прописал.

— Егор… — трясущимся голосом начинает он.

— Борису ты ничего больше не должен, —