— Ну что же, совет да любовь, — отстранённо отвечаю я, потому что Настя Курганова с её амурно-матримониальными подробностями меня сейчас меньше всего заботит.

— Что, даже не спросишь за кого?

— Галь, думаешь, я всех сибиряков знаю?

— Ну, Его-о-р! — недовольно тянет она.

— Ну ладно, — вздыхаю я. — Галина, а за кого Анастасия Курганова замуж выходит?

— За нашего… Снежинского!

За нашего Снежинского… Хм…

— Вроде ж она рада была, что смылась от него. Он кстати не поехал в Тынду, ты в курсе? Мне, чувствую за это дело от Куренковой таких дюлей прилетит, ого-го. Даже не представляю, что она мне устроит…

Вру, конечно, представить нетрудно…

— В курсе, да. Выскользнул. Скользкий, как налим. Вот я и не знаю, как он её захомутал. Видать карьеру пообещал, да только чем он помочь-то может? Может он, конечно, умеет то, что другие не умеют? В журнальчиках своих поначитался, а?

— Да, загадка. Даже не знаю, что сказать. Слушай, Галина, ты не могла бы спросить у кого-нибудь, про этого Ропшина? Вдруг наш, всё-таки?

— Дался тебе этот Ропшин. Даже над шуткой посмеяться не можешь.

— Да, шутка зачётная, поднаторел в порнухе, ты точно подметила. А подарки новогодние от фабрики раздавали? Узнай в профкоме, пожалуйста, разносили по адресам?

— Егор, ну сразу видно, из столицы вернулся. Кто разносить-то будет? Шутишь что ли? Я твой сама забрала в профкоме, вон стоит на полке. Там «Курортные», батончики и две мандаринки. Если хочешь, я, конечно, и принести могу…

— Да нет, не надо, что ты, это я так… просто… Ты их съешь, кстати, а то засохнут.

— Ладно, — говорит она немного разочарованно, — пойду в кадры тогда схожу, раз ты моей зрительной памяти не доверяешь. Перезвони через полчаса, или я сама тебе позвоню. На домашний или в машину?

— На домашний, Галь…

Блин, что за детектив Агаты Кристи? Ропшин Паша, ты кто, нахрен, такой? Я набираю номер директора. Может, он кого посылал? А может, тётя Люба? Нет, про Любин паёк мама говорила. Кто ж тогда? Директора на месте не оказывается. Ходит по производству, коллектив поздравляет, дедушка Мороз…

— Радж, пошли, — встаю я.

Пойду пройдусь и мысли прояснятся. А потом Гале перезвоню, узнать, что там в отделе кадров. И директору. И Платонычу. И Куренкову. Блин, ещё Валя эта, надо с ней как-то сгладить, а то в Москве она крайне недовольной осталась нашим общением. Мстить начнёт, палки вставлять в колёса. Уже, похоже, бате на меня клепает…

Я одеваюсь. Беру несколько конвертов, вкладываю в них купюры и выхожу. После Геленджика морозец щиплется. Ещё и ветерок. А ведь это даже и не мороз никакой. Так, просто лёгкая разминочка.

Стою у подъезда и осматриваюсь. Дверь «еразика» открывается, появляются двое парней и встают у машины. Всё чётко, персональных сопровождающих нет, значит, задача ложится на них. Свистнув Раджа, подхожу к пыхтящей тачке. Заглядываю. Смена уже другая. Перед Новым годом ещё раз сменятся.

Честно говоря, мне вот, блин, прямо не по себе, что из-за меня парни просидят здесь все праздники. Ясно, что они за это получат неплохие деньги, но неприятно. Не царский режим, как говорится. Тем более, кадры отборные, опытные, уважаемые. Я уже давно хотел всех распустить, но Скачков не разрешил. Ладно…

— Ребята, привет! — киваю я. — Как настроение?

— Отличное, товарищ генерал, — хохмят они.

— Молодцы. Вам тут Дед Мороз письма прислал. С наступающим поздравляет.

В салон я не забираюсь, а стою прикрывшись от ветра распахнутой пассажирской дверью. А ветерок ничего так, как раз со стороны двора дует.

— О! — радуются парни. — Письма — это хорошо! Письма — это здорово!

Я вынимаю из внутреннего кармана конверты и один из них выскальзывает и летит на мокрый пол машины. Я резко дёргаюсь, наклоняюсь, пытаясь поймать его на лету и в тот же самый момент… хрусть… будто надо мной кто-то линейку из оргстекла ломает. И тут же на меня сыплются стеклянные осколки.

Где-то вдалеке взвывает и ревёт автомобильный двигатель, а парень, мой охранник, тот, который стоял за мной, вот только что, сию минуту, секунду назад стоял тут… он заваливается и тихо соскальзывает по борту машины.

14. Ну, Брагин, погоди!

В ушах стучат кузнечные молоты, а время не замедляется, оно останавливается. Его просто больше нет…

Что это такое! Какого хрена! Сука! Паша Ропшин, это ты? Это ты сделал? Кто ты такой и чего тебе надо? Собственно, чего надо, уже понятно. Мою бессмертную душу. Откуда ты взялся такой? Пасёшь меня, ждёшь. Терпеливый. Хочешь завалить здесь? Ну да, в самолёт дуру не протащишь, а на поезде долго, пока доедешь, я уже в другом месте, не там, куда ты ехал.

Итак, это не Ашотик. Это, скорее всего, не менты. Теперь моё устранение лишено для них смысла, оно ничего не решает, может быть только иллюстрацией неотвратимости мести, но это вряд ли. Ради красивых жестов такое не делают.

Кто ещё? Печёнкин — нет. Ресурсом располагает, но сейчас моя смерть не в его интересах. Он только на меня и надеется. Вообще-то, наверняка я этого не знаю, но маловероятно. С Киргизом тоже всё понятно.

У нас также имеются Каха, Рыжий… кто ещё? Какой-то там Конь, Междуреченские пацанята, Новосибирские…Нет, всё это слишком невероятно. С тем же успехом можно добавить в число подозреваемых и рассерженную на меня Валю Куренкову.

Когда стреляли в первый раз, мне показалось, что у стрелка азиатские черты. Мог спутать, темно было и расстояние приличное, на нервах, опять же. Но вот вам Ропшин. Тоже азиатские черты. Милый и симпатичный калмык. Совпадение? Не знаю, совпадений не бывает, мне кажется.

Я стряхиваю с себя оцепенение. Ревущая машина, звук которой затихает вдали, скорее всего, увозит стрелка подальше от этого места. Наша тарантайка за ней не угонится. Да и покидать место преступления не самая лучшая идея. Мда… твою же дивизию… А парень, защищавший меня, и чьего имени я до сих пор не знаю, лежит на снегу и из головы его вытекает кровь.

— Звоните в ментуру, в скорую и Скачкову. Давайте все стволы. Сумка есть какая-то?

— Да какая скорая… — ошарашенно отвечают ребята. — Тут двухсотый, труповозку надо.

Коронера…

Парни сбрасывают оружие в бумажный мешок, и я отношу его домой. Радж недоволен быстрой прогулкой, но довольных сегодня вообще нет. Я в темпе накладываю ему еду и снова выбегаю во двор.

Неизвестный, безымянный, не успевший стать знакомым, герой. А этот Ропшин довольно близко подобрался. Был у цели, практически и, если бы не конверты, вернее, тот один, который выскользнул из руки, вместо этого парня сейчас с закрытыми глазами лежал бы я. Или с открытыми.

Вскоре приезжает милиция, всех опрашивают и все мы отвечаем примерно одно и тоже. Мы участники патриотического объединения молодёжи «Пламя» осматривали автомобиль, принадлежащий капитану Рыбкину, на предмет возможного участия в мероприятиях объединения. Внезапно раздался выстрел, и Михаил Леонтьев оказался убитым. И всё в таком духе.

Гильз нет, пулю ещё предстоит достать. А вот звука выстрела не было. Я не слышал, ребята тоже не слышали. А это значит, что киллер имеет пистолет с глушителем. А где он его взял? Надеюсь, не там же, где я…

Гена качает головой и посматривает на меня:

— Ну, Егор, что за каша заварилась?

— Надо как-то, чтоб разговоров поменьше было, — качаю я головой.

— А как? Ментов вона сколько понаехало! Гляди-ка, сам генерал примчался. Это ж надо!

— Ух ты, точно.

Из «Волги» выбирается Печёнкин. В седой каракулевой папахе, в генеральской шинели, из-под которой мелькают красные полосы лампас. О, да вы нарезались, ваше благородие, а нет, поскользнулся просто.

Он подходит к нам с Рыбкиным. Гена вытягивается во фрунт, но генерал на него даже не смотрит.

— Здравствуй, Егор, — говорит он с волнением и вполне натуральной тревогой в голосе. — Тебя не зацепило?

Видать ведомство уже содрогается от очищающего огня, раздутого министром, и генерал Печёнкин хватается за любую соломинку, лишь бы не пойти на дно.

— Здравствуйте, Глеб Антонович. Я цел. Спасибо, что сами на это дело приехали. С наступающим вас, кстати.

— Да какое тут, — в сердцах машет он рукой. Это ж надо, под Новый год, такой подарок. Ну ладно, я сейчас. Я это дело себе на карандаш беру, лично буду контролировать. Мы этого негодяя обязательно отыщем.

Он отходит к своим подчинённым, а Гена удивлённо присвистывает: