бы поцелуем, – улыбаюсь я, когда мы добираемся до лестничной площадки. Альтамия вздыхает и смотрит через мое плечо на мать, поднимающейся по ступенькам.

– А мы исполняем в ней роли? – насмешливо спрашивает она, бледнея от своего предположения.

Я заставляю себя остановиться. Мне не нужно, чтобы она выученно улыбалась или краснела по приказу отца. Альтамия – это песня, и я не могу ей не открыться, но не так.

– Я устал от этой фальши, – произношу я достаточно громко, чтобы миссис Хейл приостановилась. Звук ее медленных шагов по лестнице сопровождает мерцание свечей, заливающих светом ступени у нас под ногами.

Вы спасены, словно говорю я Альтамии, бросив на нее выразительный взгляд. Может быть, Хейл откажется от своих планов на меня, когда супруга сообщит ему о моем безразличии к их дочери.

Она протягивает руку, чтобы не дать мне уйти. Ее мимолетное прикосновение дарит мне надежду, и она шепчет:

– Я не притворяюсь.

Я всегда был разделен на две части. Кажется, словно половина меня стоит за занавесом, наблюдая, как второй я играет перед публикой. Я все еще разделен надвое, но Альтамия, как будто заметив нас обоих, подходит ближе вместо того, чтобы отшатнуться.

Она собирается мне что-то сказать, но замолкает, когда к нам приближается миссис Хейл. К моменту, когда я придумываю, как нарушить повисшую между нами тишину, она уже обгоняет нас.

– Вы могли бы просто сказать, что я хорошо играла. – Альтамия бросила на меня взгляд, от которого я готов заплакать. Миссис Хейл удаляется от нас еще на несколько шагов.

– Весьма банальная похвала, – возражаю я. – Мне хотелось сказать вам что-нибудь посерьезнее. Я и не подумал, что та моя реплика будет так воспринята. Мне нравятся вещи в себе, которые не стараются очаровать окружающих.

– Я играю с пяти лет, – полуобернувшись, с тихой гордостью шепчет Альтамия мне на прощание.

Глава десятая

Йорк, март 1645 года

Дорогой лорд Кэрью,

пишу в ответ на Ваше письмо. Для меня большая честь осознавать, с каким уважением Вы относитесь к моей репутации. Тем не менее я вынужден снова Вам отказать. Я не планирую возвращаться к ремеслу, из которого так давно ушел. Рекомендую Вам воспользоваться Вашим положением Мирового судьи и Вашей совестью христианина, чтобы расследовать это дело самостоятельно.

Ваш покорный слуга,

судья Персиваль.

Я перечитываю письмо, которое написал дяде Альтамии, лорду Кэрью, от имени Уилла. Он попросил меня изложить отказ четко, но уважительно. Это – весьма тонкая грань, и я корпел над текстом почти все утро. Я опускаю перо и со своего места в подвале наблюдаю за Альтамией. Наклонившись над столом, она бережно набивает шерстью тушку белой мыши. На дальнем конце столешницы – ее предыдущие работы, среди них – чучело малиновки, которому она еще не дала имя. Я морщусь от запахов розмарина и уксуса. Этот аромат пропитал весь воздух в подвале. Консерванты не позволяют крошечным созданиям проникать в трещины и ранки на мертвом теле.

Сегодня состоится казнь леди Кэтрин. Родители Альтамии запретили ей посещать повешение, несмотря на то, как сильно ей хотелось, чтобы Кэтрин увидела в толпе лицо, которое не жаждало бы ее смерти. Девушка смотрит на лорда Тевершема. Его гроб передвинули в угол, и он будет предан земле послезавтра. Согласно местным поверьям жертва ведьмы часто оживает после ее смерти, так что Хейл заколотил гроб гвоздями. Его останки – иссушенное зловоние, а песня звучит, как шепот, но его, лежащего в углу, несложно игнорировать.

Альтамия отвлекает себя от сегодняшних событий, а я от них прячусь. После судебного заседания Уилл редко находится в моей компании, проводя больше времени с Хейлом и олдерменами. Я же занимаю себя перепиской и общением с Альтамией. Сегодня утром ни Уилл, ни Хейл не были против, когда девушка пригласила меня понаблюдать за ее практикой. Хейл отчаянно пытается нас свести, но, к его удивлению, мы проводим совместное время, которое нам выделила миссис Хейл, не за поцелуями, а за работой. Подозреваю, что Уилл уже совсем обо мне позабыл. Его безразличие избавляет меня от необходимости размышлять, буду ли я защищать приговоренную леди Кэтрин или просто наблюдать, как она болтается в петле.

Мы с Альтамией молча занимаемся своими делами, но между нами есть что-то невысказанное, что не дает мне успокоиться.

– Вы сами ее убили? – спрашиваю я Альтамию.

Немного растерявшись, она поднимает глаза от чучела. Ее белый фартук забрызган уксусом.

– Мы нашли ее на улице, – отвечает Альтамия, поглядывая на дверь. Отличавшаяся брезгливостью Агнес, в последнее время все чаще увиливающая от роли компаньонки своей молодой госпожи, ушла. – Вам надо развлечься, – говорит девушка, указывая на дневник, лежащий у меня на коленях. Ее интерес к одной из моих неоконченных пьес заставил меня вернуться к ее написанию. Я многое скрываю от Альтамии, но мне очень приятно делиться с ней тем немногим, что я могу себе позволить.

– Я застрял, – признаюсь я. – Мой герой спасся от смерти и теперь должен придумать план мести против дядюшки, который отнял у него все, – взмахиваю я пером, словно пытаясь вытянуть из себя побольше слов.

– А кто его спас? – интересуется Альтамия.

– Загадочная девушка, которая исчезает, когда он приходит в себя, – отвечаю я. – Думаете, это нужно поменять?

Она прикусывает нижнюю губу.

– Вам нужно дать своей героине имя. Мне кажется нелепой условностью, когда в какой-нибудь истории таинственный незнакомец приходит на помощь, а выполнив свою миссию, вдруг уходит, словно его ввели в действие только ради этого, а потом он снова перестал существовать.

– Все персонажи – выдумка. Но вы правы, – признаю я, когда она просит прощения. – Возможно, мне надо побольше поразмышлять над диалогами. В Оксфорде они в моде.

– А тут – нет, – замечает она. – Диалоги – это перебрасывание словами между людьми. В этом нет никакой поэтичности.

– Нынешние времена не располагают к поэзии.

Она улыбается, пока я записываю ее совет. Наши глаза встречаются. Это один из многих продолжительных взглядов, которыми мы обменивались за последние несколько недель. На этот раз она первая отводит глаза.

– Возможно, мне стоит заняться ткачеством. – После повисшей паузы я указываю на небольшой ткацкий станок, стоящий в углу.

– Семейная реликвия… Заброшенное ремесло, – вздрогнув, пренебрежительно бросает Альтамия, а затем приглашает меня взглянуть поближе на свою работу.

– Молчит, – замечаю я.

– Она мертва. – В глазах Альтамии теплится нежность.

Интересно, она отнеслась бы с пониманием или ужасом, если бы я рассказал ей, что в отличие от людей после смерти животные молчат и у них нет голосов, которые гремят в умершей плоти, пока не стихают до шепота…

– Мистер Броуд все еще хочет с вами работать? – спрашивает она.

– Нет, – отвечаю я чересчур быстро, чтобы девушка мне поверила. За последние две недели я пять раз ходил в магазин Броуда. Каждый раз его помощник говорил,