написали хозяину, что его приказчика «совратили». Но Масисян не придал значения этим слухам: гораздо убедительнее для него была внушительная цифра в пять тысяч рублей, которая значилась в представленном ему в начале нового года отчете, — часть комиссионной прибыли Микаела. Ведя дела хозяина, Микаел получал у него тысячу рублей жалованья, а приносил ему чистого дохода пять тысяч. Ага не мог быть этим недоволен, к тому же он ничего не мог поделать с Микаелом, который завоевал себе независимое положение.

В то время в Москве было много приезжих армянских купцов из Астрахани, Нового Нахичевана, Тифлиса, Карабаха, Эривани, Акулиса и даже из Тавриза. Всех их можно было постоянно видеть перед биржей даже после ее закрытия. Армянин-коммерсант с религиозным фанатизмом предан этому храму торговли. Он получает удовольствие от одного лицезрения дверей биржи. Только Микаел не показывался здесь после полудня в часы, когда на бирже было нечего делать. Это очень сердило остальных купцов, видевших в этом проявление его заносчивости. Микаел слишком явно избегал общества этих бездельников и пустомель, которые, собираясь в тесный кружок на площади перед биржей, проводили время в глупой болтовне и развлекались грубыми шутками. Армянский купец не способен упорядочить свое время и отвести определенные часы для занятия делами: в часы отдыха — отдыхать, а в остальное время чему-нибудь учиться. Кроме торговли, он не интересуется ничем, вне своего круга не знается ни с кем, поэтому, где бы он ни побывал, возвращается на родину, ничем не обогатив ни ум свой, ни душу, и на всю жизнь остается таким же невежественным, неотесанным и ограниченным.

В Москве, как и повсюду, армянский купец с глубокой неприязнью относится к своим же землякам, если они родом не из его краев, — к примеру, карабахец терпеть не может зока, а зок, в свою очередь, не выносит тифлисца, и прочее. Даже купцы из одного города не очень-то жалуют друг друга, — например, астраханец ненавидит астраханца. Один строит козни другому, даже если заведомо знает, что, причинив своему собрату ущерб на десять копеек, — сам пострадает на двадцать копеек. Во взаимоотношениях армянских купцов нет ни искренности, ни чистосердечия, при каждом удобном случае они норовят обмануть друг друга, сохраняя при этом видимость дружелюбия. Бессодержательная, праздная жизнь превратила их в болтунов, способных только на то, чтобы говорить друг другу колкости.

Вот, к примеру, сошлась кучка армянских купцов перед биржей, одетых кто в азиатские, а кто в европейские одежды. Они громко разговаривают, хохочут, галдят, ведут себя развязно, ничуть не стесняясь того, что обращают на себя общее внимание.

Они развлекаются, рассказывая друг другу анекдоты или случаи, характерные для того или иного края.

— Послушайте, — говорит зокский купец с хитрыми раскосыми глазами, — отправились мы как-то на вербное воскресенье в церковь, отстояли обедню, потом вышли на церковный двор, стоим глазеем на женщин, вдруг смотрим: все зоки, один за другим, подходят к карабахцу, господину Н…, пожимают ему руку и говорят: «Поздравляем с именинами». Карабахец удивляется. «С какими именинами, — говорит он, — я же не именинник». «Как же так, — говорит ему один зок, — разве ты не знаешь, что Иисус Христос сегодня въехал на осле в Иерусалим».

Рассказ зока вызвал дружный смех: всем, кроме карабахцев, пришлась по вкусу его глупая острота: ведь карабахцев принято называть ослами, а раз Иисус Христос на осле въехал в Иерусалим, значит в этот день они именинники.

— Ошибаетесь, — отвечает обиженный карабахец, — нас незаслуженно называют ослами. Если и есть умные люди среди армян, то это именно карабахцы. Правда, у нас нет сатанинской хитрости зоков, но и сатана порой попадает в ловушку. Хотите, я расскажу вам, как опростоволосился один зок в Москве.

— Расскажите, расскажите! — послышались возгласы.

— Один зок продал русскому сто мешков хлопка, — начал свой рассказ карабахец. — Показывая свой товар покупателю, он открыл несколько мешков самого отборного хлопка. Тогда другой зок, как это водится между ними, выдал приятеля и сообщил покупателю, что в остальных мешках хлопок подпорчен. Покупатель заставил вскрыть все мешки. О боже, чего только не было в них: всякое тряпье, старые коши, поломанные деревянные ложки, куски паласа и, наконец, в одном из мешков оказалось старое ослиное седло. Русский купец вышел из себя и, указывая на седло, сказал зоку: «Это, видно, наряд вашего батюшки». Зок нисколько не смутился и ответил: «Мая атец болшой кухни син» (то есть мой отец сын большого очага), «если он ешак бил, мне такой тавар не бил» (то есть если бы он был ослом, я не имел бы столько товару).

Зокам, конечно, не понравилась история, которую рассказал карабахец, но они начали доказывать, что эта басня говорит в их пользу, все равно поношенное седло не имело никакой цены, и если бы зоку удалось продать его вместо хлопка, то он получил бы немалую прибыль и прочее, и при этом продолжали уверять, что карабахцев справедливо называют «ослами», и приводили в подтверждение различные анекдоты.

— Как-то выпал град, — сказал один из них, — и сошлись карабахские крестьяне и говорят: «Все равно наш урожай погибнет, пойдем спасать поле старосты». Каждый притащил из дому кто палас, кто одеяло, кто бурку, кто тряпье, и давай укрывать поле старосты. Они так старались, что затоптали все колосья и загубили урожай. Ну разве у них не ослиный ум? — спросил зок, обращаясь к карабахцу.

— А вы забыли, что зок кладет в банку сыр и, глядя на него, воображает, что ест хлеб с сыром. Как-то сын одного купца приходит в лавку к отцу и видит, что дверь на замке. Недолго думая, он вынимает кусок хлеба, мажет о дверь и ест. В это время является отец и спрашивает: «Что ты делаешь?» — «Сыр ем», — отвечает сын. «Ах ты, паршивец, — рассердился отец, — почему не дождался меня, небось весь сыр уже съел». И давай пороть сына.

Но тут зоки в отместку рассказали анекдот о том, как крестьяне карабахцы посадили в поле «каурму»[18], надеясь, что из нее вырастут бараны. Придя через несколько дней в поле, они увидели, что муравьи облепили посеянную каурму и очень обрадовались: «Хотя они и крошечные, но их видимо-невидимо, со временем у нас будут большие стада баранов».

Тут вмешался астраханец, но его перебили.

— Помалкивай лучше, — сказали ему, — стоит заговорить астраханцу, не миновать свары. Как-то один астраханец нашел пакет, набитый кредитными бумажками. «Фу, черт, — сказал он, — а я-то думал, что это кляузные бумаги».

Новонахичеванец хотел было вступиться за астраханца, но ему сразу же заткнули рот.

— Вы кровные