– Пойди ты, отбей. Там такие вояки-волчары, – шмыгнул вдруг по-детски носом Ванька-вахмистр.

– Сколько их? – Ефим сжал кулаки.

– Трое.

– Ну а нас-то двое. Можно и на подмогу кого позвать.

– Ты что, дядя Ефим? А ежели через час беляки прискачут?

– А ежели красные? – вопросом на вопрос ответил Ефим.

– Едва ли. Закон подлости.

– И что же? Идти на попятную?

– Другого выход нет. Лучше по-хорошему. Дать волчарам лошадей. Пускай убираются. Они сейчас раскалены злобой-то до предела. Такие на все способны.

– И правда, Ефимушка, надо, поди, соглашаться, – поддакнула Зинаида.

* * *

В прохладном по сравнению с палящей зноем улицей амбаре все трое расположились на расстеленных овчинах, под которые Баженов подложил набитые сеном тюфяки. Сказались накопленная за последние двое бессонных и голодных суток усталость, крепкая выпивка и сытная закуска. Вскоре из-за бревенчатых стен амбара послышался густой и громкий храп.

Набрав берестяной туесок голубики, девушка возвращалась домой зеленым лугом, густо заросшим ярко-красными и ярко-желтыми саранками. Над травой островками возвышались сиреневые колокольчики. Ласковый свежий день обдавал ароматом цветущих трав, будоражил и пьянил. Уставшая, она опустила на землю у старой с раскидистыми кудрявыми ветвями березы ставший тяжелым туесок, а сама прилегла в густой пахучей от цветов траве. Раскинула в стороны руки. Тень от дерева скрывала от палящего к полудню солнца. Прыгали кузнечики. Порхали от цветка к цветку расписные бабочки. Где-то вдалеке послышалась кукушка. Казалось, в мире больше никого и ничего не существует. Только окружающий лес, далекая кукушка, солнышко, бегущее по безмятежному синему небу. Надо торопиться. Дядюшка, поди, волноваться начал. И так с неохотой отпустил. До этого и слышать не хотел, чтобы она одна в лес по ягоды отправилась. Такое чувство, что этому есть какая-то причина. С чего вдруг такие перемены? Не отпускал, не отпускал, и вдруг отпустил? Словно желал, чтобы на время она отлучилась из дому.

Приближаясь к заимке, она ощутила присутствие чужаков. Обойдя дом, она осторожно раздвинула ветки кустарника. Увидела, как дядюшка вышел из избы и торопливо направился к дровянику. В одной руке крынка, в другой что-то завернутое в тряпицу.

Предчувствие не обмануло. Пока собирала голубику, на усадьбе что-то произошло. Под навесом летней конюшни чужая лошадь. Она жевала овес из брезентового ведерка.

Девушка терялась в догадках. В избе висел смешанный запах табака и спиртного, но посуда была чистой. Дядя Федот, видно, успел навести порядок. Она притворила чуть скрипнувшую дверь и вышла в сени. Ничего подозрительного. Спустилась по ступенькам. Приблизилась к амбару. Слышен храп. Сильно-сильно заколотилось сердце. В ногах почувствовалась слабость. Что делать? Нет, особого страха не было. Дядя в обиду ее не даст. Но кто спит в амбаре? Явно не комитетчики. Так дядя Федот называл представителей новой – советской – власти. Тогда кто? Белые? Их уже разгромили. Тогда кто?

Ноги сами собой понесли девушку к дощатому дровянику. Раздался то ли стон, то ли чей-то позыв, то ли кто кашлянул…

Спиридон почувствовал на своем лице теплую ладошку. Кто-то слегка прикоснулся ею, провел по лбу, по щеке.

– Ты кто? – тихо спрашивал чей-то голос.

Над парнем склонилась незнакомая девушка.

– Человек, – ответил Спиридон.

– Вижу, что не медведь. Ты чей? Откуда? Как сюда попал? Кто тебя бил? – спрашивала о ссадине на лице Настя.

– Местный я.

– А звать?

– Спиридон.

– А фамилия?

– Ворошилов.

– Так мы с дядей знаем вас. У вас еще мельница своя есть, да? Дядя Федот привозил оттуда муку, – оживленно и будто радостно призналась девушка.

– Мельница не у меня, а у дяди Степана, – отозвался Спиридон. – Мне бы воды попить.

– Сейчас. Потерпи.

* * *

Полонскому часто снился один и тот же сон. Прекрасная незнакомка. Она в бордовом маркизетовом платье простого покроя с открытой шеей. Вырез подчеркивался крупными бусами из слоновой кости. В завитых темно-каштановых волосах вколота роговая шпилька с бриллиантом. На плечи накинута цветная кашемировая шаль. Офицерская жена… Видно, не суждено ее будет встретить в этой раздерганной за четыре года новым диким режимом стране…

Сон прервался жутким храпом сотоварищей. Прапорщик выбрался из амбара на улицу. Из-за сопки поднялась луна. В голубом свете кусты и трава казались отлитыми из серебра.

Над ухом Медведкова противно и тонко звенит комар. Урядник несколько раз спросонья хлопал себя по щеке ладонью, натягивая на голову расстеленную на сене дерюжку, но кровосос возвращается к уху. Днем Медведков постоянно твердил, что надо уходить в Трехречье. Там у него сват живет. Первое время будет, где остановиться. Офицеры рассмеялись над предложением глуповатого, по их мнению, урядника. Какое Трехречье? Какой сват? Они оба понимали, что за кордоном с пустыми руками делать нечего. Так или иначе, как все дороги ведут в Рим, так и все таежные тропы для них ведут на золотоприиск в верховьях реки Урюм.

* * *

Замшелые камни скользили под ногой, течение старалось повалить навзничь, путь преграждали валуны, но Спиридон упорно брел поперек мелководной речушки к противоположному берегу.

* * *

Ванька-вахмистр упросил своих подельников оставить Спирьку целым и невредимым, чтобы через отца его Ефима получить лошадей и деньжат. Ванька сказал Ефиму о сыне, взамен прося лошадей и обещания, что, в случае чего, тот заступится за Ваньку перед властью. Он убивает как бы двух зайцев: и перед дружками чист, и перед Ефимом по-людски не замаран. С лошадьми, конечно, туго. Лошадей постоянно реквизировали попеременно то белые, то красные. Жеребята не успевали становиться строевыми лошадьми. Так оно и вышло с Ефимом, у которого оставалась в хозяйстве одна гнедая, да и то хромая. По той причине ее не забрали в свое время ни те, ни другие. Денег же Ефим дал. И не какие-то обесценившиеся «керенки» или семеновские «молотки», а настоящие четыре пятирублевые золотые монеты, имевшие хождение через Русско-Азиатский банк в Маньчжурии.

Ванька-вахмистр вернулся, когда Спиридона и след простыл. Они по пути даже могли встретиться, пробираясь по редколесью, но разминулись.

Деньги он отдал. Как раз каждому по монете.

– Черт с ним, хоть что-то, – буркнул злой с похмелья Гантимуров. – Будем уходить пешком. В Китай. Может, оно и к лучшему. Старательские тропы туда и выведут.

Ванька-вахмистр тоже сделал вид, что собрался с ними, но уже вынашивал план по дороге «сделать ноги». На сборы определили двое суток. Отсыпались. Спиртного ни капли в рот. Баженов с Настей собирали в дорогу провиант, про себя желая лишь одного, чтобы побыстрее гости ушли со двора. Пока чоновцы не пожаловали. Правда, на то причины не было. Даже по поводу убитого продотрядовца, который, к счастью, никому, видимо, не сказал, куда намеревался отлучиться, никто не наведывался. Позже Баженов узнал, что почти весь численный состав той продкомиссии вскоре был перерасформирован. Людей направили на подавление остатков семеновского полка, скованного красными с востока и запада на одной из крупных железнодорожных станций.