л. 151 об. – 152; РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 60, д. 792, л. 112–114]. Михаил Григорьевич Забровский так писал о своем первом знакомстве с баптистами в Мелитополе в 1925 г., когда он был комсомольцем: «Перед моими глазами сразу предстало, что это народ особенный» [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 319, к. 1, Забровский, л. 6 об.]. Многих обращенных привлекали к баптистам их целомудренная жизнь и простая искренность. Скалдин даже поначалу считал, что он был недостаточно хорош для верующих, с которыми познакомился. Подобным образом Ефим Краштан, который с самого детства курил, бранился и воровал, впервые попал на баптистские собрания подростком, покинув свою деревню, чтобы стать подмастерьем в Елизаветграде. Он вспоминал, насколько его удивило их поведение и как он сразу начал бороться со своими греховными привычками [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 311, л. 28].

Другими чертами, которые делали баптизм притягательным для людей были простота учения и богослужения, доступность того и другого для обычных людей. Баптистские автобиографии подчеркивают важность доктрины о всеобщем священстве и ее привлекательность. Обращенные из Петербурга говорили православным священникам, что им нравилось, что Евангелие читается по-русски и что на собраниях проповедуют свободно. Григорий Руденко в своем рассказе заметил, что ему нравилось, как читают Библию на собрании евангельских христиан, потому что это напоминало ему, как в детстве его отец и дядя читали Писание вслух [РГИА, ф. 796, оп. 442, д. 2473, л. 152–152 об.].

Евангельская община помогала людям вернуть контроль над своей жизнью. Это касалось как самодисциплины, так и понимания своего места в мире. Евангелики так же высоко ставили «культурность», трезвость и стремление к саморазвитию, как и «политически сознательные» рабочие в своей пропаганде [Steinberg 1994а: 179]. Как и эти рабочие, они подчеркивали связь «достойного» образа жизни с просвещением и обретением коллективной самостоятельности [Steinberg 1992: 243–244]. Уверенность, которую давала убежденность в собственном спасении, могла способствовать утверждению силы и власти угнетенных классов. Автор, писавший в «Слово истины» в начале 1914 г., с гордостью подчеркивал социальное преображение, которое влечет за собой обращение. Обыгрывая два однокоренных слова, он так описывает прошлое до обращения: «Было время, когда мы, русские, ныне братья и сестры во Христе, носили это неприглядное имя – «мирянин». Оно было и прилично нам, потому что образ жизни нашей ярко подтверждал, что мы – люди мирские». Но после того как верующие увидели свет Евангелия, их мир преобразился: «Начали читать Евангелие другим, и тут сразу услыхали грозный оклик со сторожевой башни мира: «Эй, вы, дворники, кухарки, сапожники, серые мужики, кто вам позволил читать и проповедовать Евангелие, вы, как я вижу, не «духовные», а миряне и поэтому не имеете права проповедовать, я вам запрещаю» [Пульцтов 1914: 261]. Автор прямым текстом противопоставляет иерархические структуры «мира» – и православия – эгалитарной жизни во Христе.

Хотя темы целомудренной жизни и власти над собственной судьбой были важны, обращенные в первую очередь говорили о религиозном преимуществе баптизма: именно в баптизме они нашли разрешение своим тревогам о спасении[66]. Попытки жить правильно своими собственными усилиями без Божьей помощи оказывались обречены. Идеальное сообщество было бы бессмысленным – и не могло бы существовать – без общего опыта обращения. Именно повторение рассказов о своем обращении отдельными его членами укрепляло его основы и вместе с тем способствовало привлечению новых обращенных.

Отсылки к раннему христианству и акцент на социальных добродетелях новой веры были средствами легитимировать эту веру перед лицом традиционных ценностей русского общества и новых общественных веяний. Простота и мученичество импонировали обществу, отчужденному от своего государства и исполненному страдания. Целомудренная жизнь, простота в обхождении и в речи, всеобщее право проповеди делали баптизм естественным продолжением устремлений русского общества и обещали этому обществу путь исполнения его запросов. Баптисты разделяли с российским обществом жажду перемен, но отвергали исключительно политическое решение. Хотя потенциальные обращенные могли заигрывать с политической революцией, обратившись, они твердо понимали, что лишь спасение в духе дает надежный фундамент того социального равенства, к которому они стремились. Новое сообщество давало возможность для самообразования, давало каждому право публичного голоса – право проповедовать и интерпретировать собственный духовный опыт и, что наиболее важно, давало убежденность в спасении через покаяние и обращение к Богу. И согласно русским баптистам, именно этого и хотели простые россияне: Баптистская церковь была тем сообществом истинной веры, которое способно было бы удовлетворить их духовным запросам.

Это духовное и социальное сообщество привлекало к себе одних потенциальных членов, но отталкивало других. Уже высказывалось мнение о том, что «строгие церкви» сильны именно тем, что они дают четкую структуру, выдвигая «требования полной лояльности, неколебимой веры и ригидной приверженности к определенному образу жизни» [lannaccone 1994: 1181]. Хотя эта черта хорошо заметна в духовных мемуарах русских баптистов, строгость также полагала определенные границы возможному распространению религии. К тому же уверенность баптистов, что только они нашли правильный путь к спасению, их культурная диссоциация и разрыв семейных связей, сопровождавший обращение, во многом объясняет, почему баптизм в России так и не получил широкого распространения.

За исключением многих рассказов об обращении, напечатанных в баптистском молодежном журнале «Друг молодежи», подобные тексты, написанные женщинами, относительно редки. Возможно, это отражает более низкий уровень грамотности среди женщин и то обстоятельство, что некоторые церкви не одобряли женскую проповедь. Возможно также по этим причинам женщины составляли меньшинство в библейских школах, заявки на обучение в которых служат богатым источником личных историй. При этом одна кандидатка на библейские курсы упоминает, что ее привлекло к баптистам именно любопытство по поводу женской проповеди в церкви! [Кудлаева 1912: 76; ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 320, л. 205 об.]. Существующие рассказы об обращении женщин многое разделяют с нарративами мужчин, в том числе мотивы раннего православного благочестия, поисков спасения, гонения и социального отчуждения. Однако мотив трудовой миграции – обычная тема для мужчин – встречается редко. Одна православная кормилица впервые задала себе вопрос о религии под влиянием отца женщины, которая ее наняла, бывшего молоканином; она впоследствии привела его самого к баптистам и заключает свой рассказ восхвалением социального эгалитаризма истинной веры [Дамарь II 1912: 33]. Женщины, которые брались за перо, чаще были образованнее, чем мужчины – к примеру, несколько автобиографий принадлежат учительницам, в духовной жизни которых большую роль сыграли переезды по службе и опыт преподавания [Минаева 1913: 91–94, 103–105; М-на 1914: 34]. Как эти учительницы, женщины, написавшие свидетельства об обращении, обычно были незамужними или вдовами.

Духовные автобиографии баптистов 1905–1928 годов показывают одну из граней быстрой социокультурной трансформации