спрашивая, не христианин ли тот. Поначалу Скалдин оскорбился и ответил: «А кто же я, думаешь ты, – татарин, что ли!., хочешь, я тебе и крест покажу» [Скалдин 1914: 362] Но затем пирожник спросил, спасен ли он, Скалдин. Тот, не находясь с ответом, стал с интересом слушать богословские рассуждения простого торговца и принял его приглашение на баптистское молитвенное собрание. В маленьком доме среди трущоб одесской окраины Скалдин познакомился с богослужением верующих, гостеприимным, однако странным, поскольку оно так не походило на привычные ему православные религиозные практики. После собрания Скалдин вернулся в казарму, потрясенный глубоким осознанием своей духовной нищеты. Он хотел молить Бога о прощении, но не знал как. «Мне кажется, что за мною все следят и все уже догадываются, что я уже изменник отеческих преданий и верований».

После долгого периода духовной борьбы Скалдин наконец решил, что спасение, которого он ищет, придет только от его собственного решения покаяться и обратиться к Богу. В одно воскресение на баптистском собрании он сидел, с трепетом ожидая, когда начнется молитва. Он выучил сложную покаянную молитву наизусть, но, когда подошло время, смог лишь выкрикнуть: «О Господи! Я великий грешник, помилуй меня!.. Братья, молитесь за меня!» Они начали молиться вместе с ним, и «молитвы были вознесены от души, с верою». Наконец, все собрание поднялось, и «братья и сестры пели с слезами на глазах» гимн радости [Там же: 397]. Таким образом, духовные скитания Скалдина прекратились, когда он узнал от простого пирожника баптистское учение о том, что человек может быть уверенным в своем спасении и прощении, просто покаявшись и обратившись к Христу.

Похожим образом молодой человек, который пытался выучить всю Псалтирь в своем стремлении спастись, встретил пожилую женщину, которая, по его словам, «сказала приблизительно следующее: “Я имею свидетельство и знаю, что я спасена и дитя Божие”». Автор ужаснулся этим словам, «которые, по моему мнению, мог бы сказать апостол, а не простая старушка». Сначала он не желал верить ей, отвечая, что она поражена гордыней и что человек не может знать, спасен он или нет. Долгое время он продолжал верить, что может спасти себя сам своими добрыми делами. Но эта же старушка, обращаясь к Библии и к собственному опыту, показала ему, что невозможно спасение без веры [С. В. Н. 1906:41].

Выпускник семинарии В. И. Синицын отказался от православия, услышав проповедь одного баптиста, слесаря по профессии. Рабочий был весь в копоти, поскольку пришел прямо из железнодорожных мастерских, и говорил очень просто, ссылаясь на Библию. «Мое богословское образование не дало мне ничего в смысле практического сближения с Богом, а проповедь слесаря и молитва верующей души привели меня к источнику, текущему в жизнь вечную», – заключил Синицын [Синицын 1925: 22]. В рассказах баптистов именно простые прихожане – от бабушек до рабочих и уличных торговцев – выступают как посредники спасения, см. [Яицких 1906: 64–65; ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 311, л. 31 об., 34, 80][63].

В автобиографиях также подчеркивается значение баптистского богословского учения в духовном развитии простого человека. Спасение нельзя найти в православных обрядах, известных им с детства, то есть нельзя спастись, соблюдая обычаи и выполняя добрые дела, полагаясь во всем на посредническую функцию Церкви. Конечно, православие тоже подчеркивало необходимость личного покаяния, но для обратившихся в евангелизм огромную роль играло баптистское учение о том, что человек может знать о своем спасении, испытав опыт покаяния и обращения к Богу. Такое внимание к баптистскому богословию обращения также встречается в рассказах обратившихся из других религий. Для некоторых религиозная принадлежность была чисто номинальной, но другие, воспитанные в традициях католицизма, армяно-григорианской веры, молоканства, также искали Бога в обрядах, которым были научены с детства, но нашли избавление от мук осознания собственной греховности только в баптистском учении[64].

Как написал один крестьянин в «Христианине»:

Я много молился об этом Господу и просил Его, чтобы Он открыл мне эту истину. Мне пришлось долго мучиться во грехах своих, я хотел было побороть их сам в себе своими силами, не открывая их Господу, но однако труд мой оказался безуспешен.

Хотя он знал, что ему следует предаться Господу, он не понимал, как это сделать. Он испытывал разочарование, видя поведение тех, кто, как и он сам, звал себя христианами. Только потом он обнаружил, «что причиною служило неверие, так как ясно сказано, что неверие есть грех». Наконец, он понял, что благочестивые дела недостаточны для спасения и что его «бессилие – греховное состояние, проистекавшее от неверия». Это привело его к отказу от православных методов: «Тоска и горе мое были невыносимы… Эта мука продолжалась до тех пор, пока я не отрекся не на словах, а на деле от своей мнимой веры, от своих ложных надежд, длинных, выученных наизусть молитв и всей той мертвящей буквы, которую мне внушили с детства». Однако нелегко было покинуть привычную культуру: «Я не мог выйти из рамок заученных молитв и выразить свою нужду Господу своими словами… Я не знал, как я должен молиться, но сам Господь разрешил мое сердце, и я стал молиться в первый раз сокрушенным сердцем и смиренным духом». Так же как Скалдин, запомнивший свою радость освобождения от греха в момент, когда он вышел за пределы заученных молитв, этот крестьянин сообщает о том, как он «забыл себя и все, что было вокруг меня, и изливал устами избыток сердца своего… Вот каким чудным путем открыл мне Господь вечное счастие через сердечную молитву с верою» [Крестьянин СЯО 1906:49–50]. Поиск спасения большинством русских баптистов не сразу приводил их к разрыву с православной традицией, но баптистское обращение давало им возможность выйти из этой традиции – и понуждало их к такому выходу.

Хотя баптисты развивались в атмосфере религиозного искания, пронизывавшей все русское общество, социокультурные последствия их обращения были для них колоссальны. За свое духовное спасение им приходилось платить высокую земную цену. Под вопрос ставилась их идентичность как русских; семья и друзья отворачивались от них. В этом смысле особенно знаменательна автобиография Скалдина. На каждом этапе своей религиозной трансформации он мучился вопросом о том, как его православие соотносится с его социальным статусом и с его русской идентичностью. Отвечая на вопрос пирожника, христианин ли он, Скалдин инстинктивно уравнял православие и русскую национальность. Его первое знакомство с баптистским богослужением оставило у него странное впечатление, поскольку здесь, в отличие от православной службы, все выглядело очень бедно. Когда он, еще сомневаясь, начал