колл. 1, оп. 8, д. 320, л. 107; Бурунов 1925]. В некоторых случаях орудием социальной критики становилась Библия. Извозчик, с которым Скалдин обсуждал свой духовный путь, подорвал его почтение к власти, указав стих из Евангелия от Матфея, где Иисус говорит: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам, ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете» (Матф. 23:13) [Скалдин 1914: 366].

Рассказы баптистов не только подчеркивали неспособность простых людей самостоятельно противостоять искушениям или избежать бедствий, с которыми они сталкивались, попав в индустриальный город. Здесь также целенаправленно критиковались те черты господствующей религиозной культуры, которые воспринимались евангеликами как ее пороки. Классическая канва свидетельств об обращении (образцом здесь служит рассказ Скалдина) предполагает, что традиционная религия не соответствует новому уровню развития общества. Православие коренилось в ритуализированной жизни деревенской культуры. Для обращенных оно не могло представить достаточного средства защиты от бедствий, искушений и пороков больших городов и шахтерских поселков. Согласно их свидетельствам, спасение от этих новых зол следовало искать не в возвращении к религии юности, а к пробуждению для новой, евангельской религии, с которой они также впервые знакомятся в городе. Но в то же самое время, хотя рассказы об обращении сознательно критикуют православие, они также служат свидетельством тому, насколько народная религиозность в то время была жива. Эти тексты показывают важность религиозных мотивов в духовных исканиях низших классов русского общества в позднеимперский и раннесоветский период истории России. Лишь недавно эту важность осознали историки.

Подавляющее большинство наших авторов вспоминают, что в детстве и юности вели активную православную религиозную жизнь. К примеру, Фома Николаевич Коновалов, чье детство пришлось на первые годы XX века, в своей родной деревне Тульской губернии рос у набожных родителей и как лучший ученик местного священника в возрасте десяти лет уже обучал катехизису детей младше себя [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 311, л. 16]. Оренбургский казак с любовью описывает религиозную атмосферу своего детства в журнальной статье 1906 г.:

Мой дед и отец были люди очень религиозные в православном смысле. Они во всякое время посещали храм; мой отец ходил к заутрене и обедне до колокольного звона; в доме он имел у себя Св. Писание и жития святых. В праздничные дни после литургии к нему приходили все старики и старухи и он читал им эти книги. Сам он не любил худую жизнь, принимал странников, нищих, посещал больных, одевал нагих, подавал милостыню, молился Богу.

Подобная ностальгия или, по крайней мере, восприятие духовного опыта православных как подлинно христианского нетипичны. Зато вполне типичны подробные описания народных православных религиозных практик [К-в 1906: 40][56].

Конечно, не всякое свидетельство об обращении содержало мотив личной эволюции от православия к евангелизму. Не все обращенные происходили из семей, в которых православие воспринималось как руководство для жизни. В отдельных случаях религиозное воспитание или отсутствовало, или было чисто формальным [Макаревский 1914:4–6,27–28; ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 311, л. 31 об., 35,43,105]. Другие баптисты допускали, что вера их родителей была искренней, но считали, что она была основана на невежестве и обрядоверии. Обращенный, писавший под знаменательным псевдонимом Савл, сообщает в «Баптисте Украины», что, хотя он был рожден в православной семье и выучил обычные молитвы, «родители очень мало мне говорили о Боге, потому что мало сами знали» [Савл 1927: 30–31][57].

В некоторых рассказах об обращении намеренно создается впечатление, что православие не фигурировало в прошлом автора. Николай Зюбанов, подавая свидетельство об обращении для поступления в библейскую школу, утверждает, что до обращения жил, как все «мирские люди», без религиозных убеждений. Но в отдельном тексте, озаглавленном «Биография», Зюбанов вспоминает, что его воспитал отец, который с энтузиазмом исполнял обряды Православной церкви и был большим любителем религиозной литературы. В детстве, пишет Зюбанов, он знал все православные обряды и прочитал все книги, которые попадали в его руки, в том числе религиозные книги, произведшие на него сильное впечатление. Одна религиозная брошюра даже вызвала у него слезы, поскольку он осознал свою греховность и пожелал уйти в монастырь [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 311, л. 69–70][58]. Хотя Зюбанов и пытался затушевать свое юношеское православное благочестие и даже прямо отрицать его, рассказывая о своем обращении в баптизм, тем не менее очевидно, что ценности его детства подготовили почву его позднейшего религиозного поиска. Сопоставление двух повествований Зюбанова о своей жизни служит хорошей иллюстрацией того, что Льюис Р. Рэмбо называет «биографической реконструкцией», присущей любому религиозному обращению и рассказу о нем. Баптистские автобиографии, подобные этой, извлекают из индивидуального опыта определенные элементы, которые согласуются с главными темами в других историях об обращении, некогда слышанных авторами, и которые наилучшим образом подкрепляют основное послание, которое призвано донести повествование [Rambo 1993: 137–138]. «Распутство» или «пьянство», о котором пишут обращенные, могло на самом деле быть незначительным эпизодом, который продлился не более пары недель, а жизнь «без Бога» могла включать в себя основательное религиозное воспитание.

Многие обращенные с православными корнями, такие как Скалдин, описывали свои попытки решить средствами православия те духовные вопросы, которые перед ними вставали. Подобно тому, как Скалдин, как только у него «проснулась совесть», сразу же принялся перечитывать требники и стал следить за иконостасом в полицейской казарме, другие тоже обращались к книгам, духовенству и духовным практикам, которые были им знакомы с детства. Обращенный из Амурского края решил выучил наизусть всю Псалтирь; другой упорно исполнял все посты и обряды; третий «был тронут религиозными чувствами, после чего пришлось оставить дом свой и принять вид странника» [С. В. Н. 1906: 41; ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 311, л. 131 об.; 19]. В конечном счете будущие баптисты разочаровывались в православии и вменяли ему в вину попустительство распутству и, что для них было еще важнее, неспособность убедить верующих в том, что они спасены.

Эти свидетельства, впрочем, не только выражают критику недостатков православия, но и ярко рисуют картину живого религиозного поиска в тогдашней народной среде. Скалдин и его товарищи читали вслух в казарме духовные книги и обсуждали религиозные идеи в свободное время. Именно в ходе таких обсуждений, вспоминали позже некоторые обращенные, они впервые узнали о баптистских идеях. Они вспоминали, как в детстве бывали свидетелями участия родителей в религиозных собраниях или в духовных прениях с проезжим штундистом. К примеру, оренбургский казак, с такой гордостью отмечавший благочестие своего родителя, впервые узнал о баптизме, когда отец позвал к себе поговорить о религии человека