Беверли смотрела в глаза Колдвелу. Она не искала в них сочувствия, ибо отдавала себе отчет, что ее история ничего не объясняет и сама по себе является необъяснимой. Она могла лишь описать чудовищную сцену. Беверли хотела лишь понимания и подтверждения того, что эта жизнь полна черных дыр. А может, ей и вовсе не нужна была никакая реакция. Искреннее отсутствие интереса к ее прошлому поистине стало бы для нее актом гуманности.

И Колдвел задал совершенно не относящийся к ее рассказу вопрос, словно он ее и не слушал.

— А что вы имели в виду, когда сказали в аэропорту, что поступили точно так же, как я?

— Я воспользовалась прошлым и связанными с ним страданиями, чтобы добиться того, чего я хочу, — ответила Беверли. — И знаете, что самое странное? Большинство сочло бы это бесчеловечным и стало бы утверждать, что мы бесчувственные люди. Они просто не понимают. Когда достигаешь того момента, когда можешь эксплуатировать прошлое, это означает, что ты уже миновал страдания, обычные страдания и… — Беверли умолкла в поисках верного слова.

— Уже находишься за их пределами, — предположил Колдвел.

— Да.

— И как вы думаете, что для этого надо? — поинтересовался Колдвел.

— Всего лишь воля Господня, мистер Колдвел, — ответила Беверли.

Полли лежала в ванне, поскольку регулярно принимала водные процедуры между одиннадцатью и полуднем. Конечно, она не всегда позволяла себе нежиться в воде целый час, хотя и такое случалось. Ванна входила в ее распорядок дня, и она не собиралась его менять из-за какой-то бури.

В помещении, которое занимала Полли, — две большие комнаты за регистрационной стойкой с узкой умывальней посередине — стояла глубокая старинная ванна на ножках в форме львиных лап. Поперек располагался пластиковый поднос, крепившийся с помощью крючков за бортики, который был завален счетами, накладными, письмами и газетами. Здесь Полли выполняла большую часть канцелярской работы, решала кроссворды и читала. Больше всего она любила детективы, особенно выпущенные издательством «Пингвин», хотя найти их на Банке Дампиера было непросто. Книжного магазина на острове не было, а в универмаге Милроя продавались лишь бестселлеры — триллеры, посвященные серийным убийцам и самым жутким преступлениям. Но даже эти книги никто не покупал, и они постепенно покрывались пылью и коробились. Местное население просто не понимало, что такое чтение. Взять хотя бы ее любовника Мейвела — у него была всего одна книга.

Вошедший в ванную Мейвел остановился, чтобы взглянуть на Полли. Носки ее скрещенных ног, лежавших на бортике, были направлены прямо на него. Приветствуя его, она пошевелила пальцами ног, так как в одной руке у нее была газета, а в другой карандаш. Она пыталась вспомнить слово из пяти букв, обозначающее животное с тремя пальцами, однако при виде Мейвела отвлеклась от этого занятия. В такие моменты Мейвел казался ей художником, взирающим на незаконченное полотно. Он окидывал ее тело холодным и уверенным взглядом, который вбирал в себя все недостатки, но и все достоинства.

Помолчав, Мейвел хрюкнул и двинулся дальше. До Полли донесся звук поднимаемого стульчака и шум водопада.

— О Мей, — пробормотала она.

— Мне надо ехать, — возразил он. — А мочиться на улице ты запрещаешь.

— Естественно, там тебя могут увидеть постояльцы, — парировала она.

— Мы с Лестером уезжаем в Уильямсвилль.

— Зачем?

— Приближается ураган.

— М-м-м?

— Нам нужны продукты.

— У нас все есть, — откликнулась Полли, вписывая в клеточки слово «тапир». — Помнишь? Ты же купил воду, бензин, батарейки, фонарики…

— Угу. — Мейвел наконец закончил. — И тем не менее надо кое-что еще.

— Ладно.

— С такими вещами никогда нельзя быть уверенным.

— Да. — Полли отлично знала, что имеет в виду Мейвел, однако решила не акцентировать внимание на этой теме. В конце концов, это была его жизнь. Она отложила кроссворд и карандаш и снова погрузилась в ванну. — Только не забывай, что здесь еще масса дел. Надо заколотить окна…

— Да, мэм.

— Все закрепить и убрать мусор.

— Да, мэм.

Ей нравилось, как Мейвел говорил это «да, мэм» — безразлично и в то же время высокомерно.

— Знаешь что? — промолвила она. — Что-то меня дрожь пробирает.

Мейвел приподнял одну бровь.

— Наверное, что-то в воздухе, — добавила Полли. — Ведь атмосфера заряжается перед бурей.

— Вполне возможно, — ответил Мейвел.

— Все это будоражит, правда? То есть, конечно, все это страшно, но в то же время… не знаю… может, угроза гибели способствует появлению желания…

Мейвел подошел к ванне, отодвинул поднос и обнял Полли. Вытащив из воды, он перенес ее в соседнюю комнату и уложил на постель.

Лестер ждал Мейвела в «Логове пиратов», пытаясь придумать, что бы сделать полезного. Зайдя за стойку, он вытащил электронную лампу, за которой его посылали в Майами, и весь сморщился от стыда, охватившего его при воспоминании о проведенной там ночи. Вечером он отправился в клуб, где разгуливали обнаженные женщины, лицезрение которых, может, и доставляет удовольствие, но абсолютно не подобает проповеднику. Лестер считал это одним из своих основных занятий — он был садовником, сочинителем псалмов и проповедником.

Он не был рукоположенным священником, но обитателей Банки Дампиера это не волновало. Островитяне скептически относились к священникам, назначаемым церковью, предпочитая проповедников, не скованных узами традиций. Лестер проповедовал с вдохновенным энтузиазмом джазиста, заводя глаза под веки, когда обращал их к небесам. Его проповеди, которые он обычно произносил на огромных валунах, высившихся на берегу океана, пользовались огромной популярностью. И люди с готовностью прощали ему его невоздержанность, которую и сравнить было нельзя с тем, что ему было свойственно в юности. Тогда от Лестера не ждали ничего хорошего, особенно когда он оказывался в компании этого ни на что не годного Мейвела Хоупа.

Лестер открыл дверцу шкафа и уставился на приемник. Вставив новую лампу, он повернул тумблер и удостоверился, что все функционирует. Затем он снова закрыл дверцу и вернулся на место, так как чистой работой должен был заниматься Мейвел, хотя он и не разбирался ни в одном электрическом приборе. Поэтому Лестер зачастую выполнял эти обязанности за него и не упоминал об этом. Когда Мейвел обнаружит радио в рабочем состоянии, то он даст понять мисс Полли и всем остальным, что починил его сам. И в общем, это было справедливо — это была одна из немногих наград, которые Мейвел заслужил тем, что проник в постель мисс Полли.

Иногда Лестеру прямо-таки хотелось смеяться, когда он думал о том, как хорошо Мейвел устроился в этой жизни. Когда-то он был тощим пацаном, последним представителем ненавистного рода Хоупов, к которому никто не испытывал симпатии. Все Хоупы были злобными и ленивыми людьми, склонными к выпивке. К тому же их генеалогия смутна и неопределенна. На последней странице семейной Библии Лестера было изображено генеалогическое древо его семьи, и он часто восхищался, разглядывая все его ответвления. Ему нравилось изучать имена своих предков и заново обнаруживать, что он находится в дальнем родстве с Шерманом Воэном, покинувшим остров четырнадцать лет тому назад и теперь игравшим на трубе у Би Би Кинга. Или с Марселлой Найт, которая была самой красивой женщиной на острове, что на самом деле было огорчительно, так как Лестер с удовольствием бы попробовал ее тело, но вступать в связи с лицами, упомянутыми в генеалогическом древе, было категорически запрещено. Короче, если бы у Хоупов была своя семейная Библия, вряд ли на ее последней странице можно было бы найти столь же разветвленное древо. Родословная Хоупов тянулась от отца к сыну, всегда единственному, словно он появлялся на свет без участия женщины. Казалось, в какой-то момент Хоуп просто делился на две половинки, как медуза, хотя какой-то парень в таверне как-то сказал Лестеру, что медузы так не делятся.