Тетя Фиса, конечно, заметила, что я спрятала левую руку за спину, и мудро решила не развивать тему.

— Когда-нибудь поймешь, — ответила просто и повернулась к Зое: — Идем. Перерыв закончится через полчаса, а нам еще нужно кое-что обсудить.

Черт…

— Ульяна, у тебя полчаса. Успокаивай нервы и возвращайся в зал. Мы ждем гостя, и тебе на его выступлении присутствовать обязательно, — загадочный взгляд из-под опущенных ресниц, и тетя Фиса величаво поцокала к гостинице. Длинные полы расстегнутого пальто взвились черными крыльями.

Зойка глянула виновато, переложила мое пальто на скамейку и посеменила за Верховной. А я смотрела им вслед, кипя от злости, и ощущала… подставу. Чует моя чуйка… а она неплохо чует. Только поздно. Когда мышеловка срабатывает, прищемляя хвост. Больно. Тетя Фиса не в первый раз использует меня… по назначению, а я все не могу привыкнуть к тому, как это неприятно. Так. Надо… подышать. Ох, верно Арчибальд заметил, что совестливых людей всегда имеют бессовестные…

Собравшись с мыслями и переборов ярость, я нащупала три варианта развития событий.

Первый: меня, как и обещала Томка, хотят отстранить от важных дел Круга. Да, занимайся своей нечистью и не лезь туда, где обязательно все испортишь, ибо однозадачная, а одна задача — даже две, если учитывать помощь Зойке и видения, — у меня уже есть. И хватит. Не то, по словам тети Фисы, и сама в лужу сяду, и другим помогу. Но это… не по мне. Я не люблю работать с тем, чего не знаю. То есть…

Второй: Верховная ждет, что я взвою от незнания, «сломаюсь» и приползу к ней на брюхе, согласная на всё — и на Пламя, и на любые задачи. Или на Задачу, раз уж я однозадачная. Тоже не канает. Не мое.

Третий: я взвою от бездеятельности и незнания… и отправлюсь за деятельностью и знаниями. А за Зойкой охотятся, а девочка — под моей опекой. Значит, нападения могут повториться, едва я высунусь из дома… А я обязательно высунусь, и не только до магазина, и не только безопасным днем. И буду готова. И смогу увидеть, поймать, узнать… Запрет — это провокация? Тетя Фиса хорошо меня знает. Для меня тайны — как кровь для акулы. Как мед для медведя. И я голодная до интересных дел. И на любое дерево полезу, рискуя упасть и свернуть шею, любой улей разворочу в поисках…

Да, вот и вопрос. Чье гнездо ворошить, затевая авантюры? Наше, круговое? Пожалуй, в этом что-то есть… Ибо вешать на меня девчонку и не рассказывать главного под предлогом «Страшной-Тайны-Верховных» глупо. А Верховная глупой не была. И вряд ли она считает, что я, как послушная и порядочная ищейка, буду носиться по городу и искать некую тюрьму. Я не ищейка. А ведьма. Непослушная и не шибко порядочная. Не хотят рассказывать — сама разберусь. Благо, места знаю. Две штуки. Одно неопасное. Второе… самоубийственное. Заодно и под нападения подставлюсь, и о личности «охотницы» до Зойки постараюсь разузнать. И этот вариант мне нравится больше остальных.

Определив планы на будущее, я откинулась на спинку скамейки и смотрела на небо, пока не закружилась голова. Ветер гнал по темному небу тонкие «перья», и в облачных просветах вспыхивали яркие звезды. И вскоре я перестала различать движение облаков, и звезды казались летящими спутниками. Ну, вот, почти оклемалась… Колдовское вмешательство, конечно, еще даст о себе знать… но позже. А пока…

Ветер донес шум мотора. Я выпрямилась, прислушиваясь. Тормоза. Хлопанье дверей. Голоса. Мама?..

Оставив на скамейке сумку и пальто (вечер теплый, бабье лето), я поспешила по аллее к парковке. А я-то голову ломала, где ее носит… А она, кажется, важную делегацию встречала. Я быстро дошла до парковки и остановилась, выглянув из-за клена. Сердце дрогнуло и заколотилось с немыслимой силой. Призраки. Из прошлого. Две штуки. А ними — мама и очень странная незнакомая девица.

Первым призраком был отец. Стоя рядом с мамой, он очевидно продолжал спор, начатый в машине. Мама невозмутимо внимала и уделяла прическе больше внимания, чем его пламенной речи. Поправляла светло-русое идеально уложенное каре-«боб» и изучала в зеркальце макияж. От нее у меня только невысокий рост и худощавое телосложение, а остальное, от синих глаз, вернее — одного глаза, вздернутого носа и «взрыва на макаронной фабрике» — отцовское. И я жалела о сходстве. Неприятно видеть каждый день в зеркале… наблюдателя. Но однажды работа стала для него важнее семьи. И бдить за ведьмами, когда они чужие, наверно, тоже стало легче. Преступит она закон, подпадет под наблюдательскую статью — и не надо переживать, что это кто-то из твоих. Из бывших твоих. Последний раз я видела его, когда мне исполнилось тринадцать лет, после Ночи выбора. Потом были поздравительные открытки да подарки-посылки. Раз лет в пять.

Вторым призраком был Гоша. Вернее, Георгий Викторович. Тот самый наблюдатель, якого я из окна… тудыть. Сказал бы сразу, что наблюдатель, я бы обходила его за версту. Да, по поводу наблюдателей у меня… пунктик. Но он с месяц усердно ухаживал и звал на свидания, морда сероглазая, прикидываясь магом-иллюзионистом и туристом, и если бы я не зашла к тете Фисе в офис без предупреждения… Он вылетел в открытое окно с сопровождающим «(Еще раз увижу — убью!..) Спасибо, что скрасил мое одиночество, но в твоих услугах я не нуждаюсь!». Посреди бела дня и на глазах у толпы прохожих. Не долетел до земли сантиметров пять. Пожалела. Себя.

…и потом еще долго в округе судачили о самоубийце, который навернулся из окна, вскочил на ноги и побежал. И так — пять раз. Врали безбожно. Никто его больше не видел. И девицы вздыхали, что из-за любви, мужики — что по-любому баба довела из-за низкой зарплаты, ипотеки и десяти кредитов, а старушки шептались о «явно политической подоплеке».

Я зажмурилась и часто задышала. Успокоиться… Главное — не нервничать… Но с такими сюрпризами судьбы, похоже, пора носить лекарство с собой. Вот ведь как все поворачивается… Я нервно потерла зудящую левую руку. Успокоиться… Ветер шуршал в сухих кронах, роняя листья, и пах сырой прелостью. Сзади, из окон гостиницы, доносились вопли обсуждений, спереди — зычный отцовский баритон, убеждающий… Убеждающий. Я не понимала ни слова, а значит, он использовал наблюдательскую магию. Они и не такое умеют, змеи… Но я успокаиваюсь, да.

Прижавшись спиной к шершавому стволу, я закрыла глаза, но по-прежнему прекрасно видела стоянку. Отец что-то втолковывал маме, а та притворялась занятой. Красила губы, но глаза в зеркальном отражении — серьезные, встревоженные.

Гоша прислонился пятой точкой к капоту машины и шарился в телефоне. Вид безразличный, а сам слушает внимательно, выражение резкого лица хищное, и острый взгляд из-под черной челки стреляет по сторонам. И, несмотря на «праздник», — неизменные кеды, джинсы, темная майка, спортивный пиджак.

И еще эта, незнакомая. Пальто, каблуки, прическа «лесенкой», но назвать ее человеком язык не повернется. Слишком… деревянная. Зажатая. Стоит, как статуя, и глаза светлые, холодные, невыразительные, как у мороженой рыбы. Я втянула носом воздух и разочарованно сморщилась. Стена. И похлеще, чем у Зойки. Девчонка дышала и ощущалась живой. А незнакомка — нет. И, похоже, она…