над головой, к глухому шуму, издаваемому на стыках асфальта мчащимися автомобилями, к гудению опор. Казалось, гул пульсирует, а она находится прямо под ним, в офисе идеально квадратной формы, который она делила с Грасиелой и Марией Лаурой, гораздо более опытными сотрудницами, ответственными за обслуживание клиентов, чего Мечи делать не умела, да и не хотела. Но с течением времени она стала привыкать к шоссе над головой и даже научилась различать виды транспорта: когда проезжал тяжелый грузовик, казалось, что по крыше бьет молот, будто великан бродит по офису. Автобусы издавали высокий звук, а легковушки — простое шуршание и биение. Ритм уличного движения сопровождал ее работу и создавал ощущение замкнутости, пребывания в аквариуме, что даже как-то помогало.

Безмолвный труд Мечи держал ее в изоляции. Она занималась пополнением и обновлением архива потерянных и пропавших без вести детей в Буэнос-Айресе. Архив входил в самую большую картотеку одного из офисов Совета по правам детей и подростков. Даже сама Мечи знала не все о бюрократических сетях советов, центров и контор, к которым принадлежала, и временами нелегко было определить, на кого она трудится. Однако за десять лет работы в Администрации города она впервые полюбила свое занятие. С тех пор как Мечи возглавила архив почти два года назад, он получал восторженные отзывы, несмотря на то, что содержал лишь документы, ведь важные дела, которые мобилизовали полицию и следователей на поиски ребятишек, находились в полицейских участках и прокуратурах. Документация была менее полезной — просто постоянное наращивание данных, которые никак не используются. Разумеется, они были доступны каждому, и иногда родственники приходили порыться в архиве в надежде как-то состыковать концы с концами и выяснить местонахождение пропавших детей. Или добавляли новые предположения и данные. Среди самых отчаявшихся были те, кого на служебном жаргоне именовали «жертвами родительского похищения»: отцы или матери, чей партнер сбежал с общим ребенком. Чаще всего — матери. Мужчины, которые приходили, не скрывали тревогу: для них время имело решающее значение, потому что внешность малышей очень быстро меняется. Как только начинают проявляться первые черты характера, отрастают волосы и определяется цвет глаз, младенец, запечатленный на снимке в объявлении о розыске, как будто бы вновь исчезает.

С тех пор как Мечи начала заниматься архивом, ни один ребенок, похищенный отцом или матерью, не нашелся.

К счастью, ей не приходилось видеть лица родственников пропавших без вести. Когда несчастные появлялись в офисе, чтобы полистать папку с документами, Грасиела или Мария Лаура просили ее у Мечи и передавали родственникам. То же самое происходило, когда люди посещали Центр, чтобы сообщить новую информацию: они оставляли данные одной из двух сотрудниц, которые затем передавали все Мечи. А она добавляла данные в свою папку, точнее, папки — цифровую и обычную бумажную. Порой, когда Грасиела и Мария Лаура долго болтали на личные темы или отправлялись перекусить и задерживались, Мечи открывала папки и фантазировала о судьбе детишек. У нее даже хранилась отдельная картотека с расследованными делами нашедшихся. В большинстве своем это почти всегда были подростки, и чаще всего — девочки: они говорили родителям, что идут на танцульки, а домой не возвращались. К примеру, Джессика. Она жила в Пьедрабуэне и Чилаверте, Вилья-Лугано. Судя по фотографиям — в небольшом доме с грязно-белым фасадом, молчавшем о том, что происходит внутри. Шестеро мальчиков, мать-одиночка и комната Джессики с кирпичными стенами без штукатурки, с поролоновым матрасом на досках (кровати как таковой не было). Стены со стороны Джессики — она делила комнату с двумя братьями — украшены фотографиями певца Гилле, ее героя. Снимки Гилле, вырванные из журналов, или более-менее уцелевшие постеры, были покрыты розовыми следами поцелуев и страстными признаниями в любви, начертанными красным маркером. Джессика обычно тусовалась с другими девчонками на площади Южной Америки, недавно отреставрированной, с новыми металлическими скамейками (чтобы долго не засиживались или, не дай бог, не решились здесь заночевать) и полицейским на страже. Про Джессику говорили, что она тихоня, ее ни разу не видели курящей даже обычные сигареты. Но однажды она исчезла, и семья в отчаянии бросилась прочесывать окрестности и распространять листовки. Ксерокопии формата А4 с фотографией Джессики оставили прежде всего на стоянках такси, потому что водители обычно знают всех. Джессика объявилась спустя два месяца, и выяснилось, что она осталась у подружки после ссоры с матерью, накричавшей на нее: «Если будешь продолжать в том же духе, я отправлю тебя в Комодоро-Ривадавия». Там жил отец девочки. Когда Джессика нашлась, Мечи рассмотрела ее фотографию: крашенная в бордовый цвет челка, подведенные черным глаза, блестящие губы, серьги в форме скрипичных ключей… И подумала, что стоило бы сказать этой четырнадцатилетней девочке: несомненно, в городе Комодоро-Ривадавия ей было бы гораздо лучше, чем в Вилья-Лугано; возможно, отец по крайней мере купил бы ей кровать, не похожую на огромную губку. Однако Джессика предпочитала оставаться в столице, потому что могла ходить на концерты Гилле в любое время, а Гилле никогда не гастролировал в Патагонии.

Таких, как Джессика, было немало, потому что большинство пропавших детей — девочки-подростки. Одни уезжали с парнем постарше, другие — напугавшись внезапной беременности. Третьи бежали от пьяницы-отца, от отчима, насиловавшего на рассвете, от брата, который мастурбировал за спиной ночью. Четвертые шли играть в боулинг, напивались и терялись на пару дней, а потом боялись возвращаться. Встречались и безумные, якобы слышавшие щелчок в голове в тот день, когда прекращали принимать лекарства. А похищенные девушки плутали в сетях проституции и больше так и не появлялись, или же представали убийцами своих похитителей, самоубийцами на границе с Парагваем, или расчлененными в каком-нибудь отеле Мар-дель-Платы.

Мечи считала, что ее аккуратность в ведении досье и серьезный интерес к пропавшим детям как-то связаны с Педро, одним из ее немногих друзей. Она познакомилась с ним около пяти лет назад, когда работала в центре города, в конторе недалеко от площади Пласа-де-Майо. Мечи наблюдала из окна за маршами протеста и демонстрациями, и это служило ей едва ли не единственным развлечением, единственной сильной эмоцией, когда очередной протест заканчивался столкновениями и в окно влетали звуки сирены, крики и жгучий запах слезоточивого газа. Иногда после обеда Мечи решалась выпить пива, прежде чем вернуться домой. Ни один из окрестных баров ей особо не нравился. Под конец рабочего дня, ближе к шести, их заполняли молодые менеджеры, хорошо оплачиваемые клерки, дорого одетые секретарши. В нерабочее время они заказывали импортное пиво и пытались привлечь внимание, познакомиться и, если возможно, понравиться друг другу настолько,