и «Нет!». Мы хранили молчание, когда пленка подошла к концу и на экране появились серо-бело-черные полосы. Нико признался: в какой-то момент он надеялся на то, что видение Марселы попадет на пленку. Он желал этого, верил, что такое возможно. Ему бы тоже хотелось, чтобы это было реально или, по меньшей мере, вероятно.

А Марсела отказалась поверить, что на видео — только она. По словам матери, после просмотра этих кадров ее было очень трудно успокоить. На этот раз женщина не стала предлагать Нико чай, а лишь сказала, что Марсела хочет, чтобы он снова снял ее на видео, и что она не может ей отказать, но теперь не в состоянии заплатить за это. Нико ответил, что сделает видео бесплатно. Однако мать не выглядела достаточно благодарной.

Когда Нико снимал Марселу в первый раз, мать выскочила из ее комнаты в тот момент, когда дочь спустила штаны. После мастурбации Марсела забралась в постель и заснула, совершенно голая. У нее было красивое тело, несмотря на шрамы. Нико заснял ее спящей, но, прежде чем вручить кассету, вырезал эту часть. Впалый живот, почти без шрамов, торчащие груди (соски не изувечены) — вибрирующие, едва подталкиваемые биением сердца; мягкие бедра, покрытые золотистым пушком, гладкость которых нарушали лишь грубые шрамы, похожие на швы, руки, подвергшиеся безжалостной нарезке, рассказывающие свою историю.

Отснятый обзор обнаженного тела Марселы длился более получаса. Нико признался, что ему хотелось бы лечь рядом с ней, но он сдержался и покинул комнату в некотором смятении. Разыскивая мать, он робко постучался в какую-то дверь, приоткрыл ее и увидел женщину лежащей на двуспальной кровати лицом вниз. Она вскочила, чтобы проводить его, но не проронила ни слова и даже не посмотрела в глаза. Нико пообещал принести видео как можно скорее, но и тогда не услышал ответа.

В следующий раз его встречал отец Марселы. Я представила себе робкого и малодушного человека. А Нико сказал мне, что по какой-то причине он показался ему полицейским или военным. Однако мы оба ошиблись: он был обычным врачом — мануальным терапевтом, причем более открытым для беседы, чем жена. Отец Марселы предложил гостю кофе и, проведя рукой по седым волосам, выдал ценную информацию, пусть, возможно, и ошибочную. Марсела всегда отличалась богатым воображением, и он чувствовал себя виноватым в том, что способствовал этому. Она постоянно играла с незримыми друзьями. Но это не было проблемой, пока в старших классах она не стала все больше замыкаться в себе, отказываться от вечеринок и приглашений ночевать у одноклассниц, ходить на танцы, не говоря уже о встречах с мальчиками. Он считал себя современным отцом, понадеялся, что этот период скоро пройдет, и не стал вмешиваться. Ведь в конце концов Марсела хорошо училась в школе. Самые серьезные проблемы начались всего год назад, и ему не приходило в голову ни одной причины, он не мог припомнить никакого случая, способного нанести ей травму, чтобы объяснить произошедшее. Кризис у дочери был для него загадкой.

Никто из родителей, пояснил мне Нико, ни разу не упомянул ее раны и мастурбацию. Словно они обсуждали какую-то мелкую проблемку вроде найденной сигареты с марихуаной на прикроватной тумбочке дочери. Новая видеосъемка тоже завершалась долгим обзором тела Марселы, стройного и истерзанного. Как и прежде, камера не зафиксировала присутствия постороннего существа, которое, как она утверждала, было с ней во время галлюцинаций.

Нового фильма не было, но поступил новый звонок. К тому моменту Нико показал мне из машины дом Марселы — скромный фасад, гараж, боковую дверь и широкое окно; строение было с открытой кирпичной кладкой и отделкой из дерева. Звонил отец, так как мать, по мнению Нико, переживала собственный кризис. Отец сообщил, что дочь не хочет новой съемки, а просит пообщаться с Нико.

Она предложила ему сесть, но не спешила начинать разговор. Был редкий день поздней осени, влажный и почти жаркий. Впервые на Марселе не было одежды с длинными рукавами, и шрамы оказались выставлены напоказ. Они были не уродливыми, а на удивление симметричными, будто она использовала свою кожу в качестве холста или перфорированной древесины. Ее волосы отросли, светлый пушок поблескивал в свете лампы, потому что она никогда не открывала жалюзи. Телевизор по-прежнему был выключен, а детские фотографии, которые прежде видел Нико, исчезли.

Марсела заговорила медленно, не глядя на него, робко, но решительно, словно ей требовалось срочно завершить неприятное дело. Сказала, что Нико — единственный, кто ей поверил, и что очень жаль, что он не смог увидеть это существо. Она думала, что Нико — тот самый, избранный, но ошибалась. Призналась, что ей не хочется вытворять с собой такое, но в последнее время этого невозможно избежать. И пожелала увидеть видеосъемки с собственным обнаженным телом. Нико поразили ее слова, он попросил ничего не говорить об этом родителям. Но Марсела успокоила его, сказав, что съемки ее не напрягают, просто хочется взглянуть на себя со стороны.

— Никогда не видела своего тела, — объяснила она. — Я принимаю душ с закрытыми глазами и переодеваюсь так же.

— А когда наносишь себе раны?..

— Не я, а он. Это он причиняет мне боль во время сна.

И Марсела попросила его уйти, потому что ей нужно было что-то сделать. Тогда Нико решил, что никогда не покажет ей то видео и не вернется больше в этот дом.

С тех пор мы старались не говорить о Марселе. Мне казалось, что Нико влюбился в нее и что он боится увидеть ее снова, да и я, наверно, поступила бы так же. Мы с Нико и сами почти перестали встречаться, ведь быть вместе означало не расставаться с Марселой, а никто из нас не желал, чтобы она оставалась между нами, обнаженная и истерзанная. Я возобновила контакты со своими бывшими друзьями, но никогда ничего им не рассказывала — то, что доверили, следует хранить в тайне. Однажды я спросила Нико в одном из наших теперь уже редких чатов, хранит ли он еще те видеосъемки. Он ответил утвердительно и задал вопрос, хочу ли я их посмотреть. Я отказалась. И он заверил меня, что выбросит их в ту же ночь, но не знаю, выполнил ли он свое обещание.

Я никогда его об этом не спрашивала.

Вернувшиеся дети

Когда Мечи только начинала работать в Центре управления и контроля столичного парка Чакабуко, над которым проходила автострада, то думала, что никогда не сможет привыкнуть к постоянной вибрации