же легко слава и телевидение даются мужчинам. Появление всего лишь в разных пиджаках обеспечивает им элегантность, а если бы на его месте была она, то ей пришлось бы, наверное, приобрести двенадцать разных платьев. В своих интервью Педро был искренен и щедр, несколько раз упомянул Мечи, ибо он расшифровал большую часть сети детской проституции с помощью перекрестных данных, и ключевую роль в этом сыграли архивы Совета по правам детей и подростков. Однако телевидение не пригласило Мечи рассказать об этом. Только какие-то газеты взяли у нее интервью. Она приняла нескольких журналистов в офисе парка Чакабуко, и все они обратили внимание на шум, исходивший от шоссе и монотонно наполнявший помещение. Мечи сказала, что через какое-то время к шуму привыкаешь, но это была неправда, и журналисты ей не поверили, что было видно по их вежливым улыбкам. «Зато поблизости есть парк», — успокоили ее, и Мечи пришлось признать, что это — награда за вибрацию автострады над головой. Иногда она использовала время обеденного перерыва, чтобы прогуляться по парку. Она быстро съедала бутерброд, сидя на скамейке, — или заходила в бар, если с собой не было ничего перекусить, а потом бродила по парку. Ей особенно нравилось место возле станции метро — скамейки небольшого романтического розария с его беседками и аллеями, претендующими на элегантный декаданс, разрушаемый постоянным движением автомашин по шоссе и его чудовищными опорами в форме рогатки. Иногда Мечи брала с собой несколько папок, чтобы ознакомиться с именами и условиями жизни потерявшихся мальчиков, мысленно заполняя многоточия, чтобы придумать для них историю. Ее удивляло, что фотография, выбранная семьей, почти всегда та же самая, какую прежде использовали для плакатов и листовок о розыске, — никудышная. Мальчики выглядели уродливо: объектив находился так близко, что искажал черты лица, или так далеко, что размывал их. У них было странное выражение лица при неудачном освещении. На этих фотографиях исчезнувшие дети почти никогда не выглядели симпатичными.

За исключением девочки с очень странным именем Ванадис. Мечи нашла его в энциклопедическом словаре: ни много ни мало вариант имени скандинавской богини Фрейи, божества юности, любви, красоты и повелительницы мертвых. Ванадис, пропавшая без вести в четырнадцать лет, была единственной красавицей во всем досье. В нем находилось более двадцати ее фотографий, слишком много по сравнению с другими, и на всех она казалась загадочной: темные волосы и раскосые глаза, большие скулы и поджатые губы — образ незрелой обольстительницы. Мечи отнюдь не была одержима исчезнувшими детьми, но, изучая дело Ванадис, приблизилась к такому состоянию. Более того, что-то в этой истории не стыковалось: вроде бы она занималась проституцией в привокзальном районе Конститусьон, где преобладали трансвеститы, а женщины вообще «не работали», не говоря уже о молодых девушках. В семье о Ванадис никто не хотел заботиться, и тогда вмешались социальные работники. Они упекли девочку в исправительное учреждение для несовершеннолетних, откуда она сбежала. Больше о ней ничего не было слышно. Семья не проявляла интереса к поискам. Те, кто иногда приносил какие-то сведения, были ее уличными знакомыми. Ванадис боготворили другие дети, а также продавцы, таксисты, приступавшие к работе на рассвете, молодежь, трудившаяся в пекарнях, круглосуточных забегаловках быстрого питания и в газетных киосках, и проститутки, и некоторые трансвеститы. Иные захаживали в офис и рассказывали о Ванадис, но чаще оставляли письма, записки с краткими забавными историями и даже нарисованные сердечки или красные ленточки для нее, если она вдруг появится. Нередко Грасиела записывала слова посетителей, а затем передавала Мечи — сама Грасиела никак не могла понять, как работает цифровая аппаратура, — и та их воспроизводила. Потом эти голоса сопровождали ее в метро по пути домой. Папка «Ванадис» распухла и закрывалась с трудом. Она разрослась настолько, что однажды днем, в обеденный перерыв, Мечи обронила одну из фотографий возле станции «Эмилио Митре». Когда бросилась искать — было ветрено и снимок мог улететь, — на мгновение увидела это лицо на тротуаре и подумала, что с Ванадис, девушкой, похожей на Бьянку Джаггер, не должно случиться ничего плохого, хотя она и родилась в городе Док-Суд[16], ибо с богинями никогда не случается ничего плохого, даже с такими грустными и бездомными.

Когда Ванадис занималась проституцией в окрестностях Конститусьона, ее пути пересекались с тюремными детьми. Нет, не заключенными: это были мальчики и девочки, и среди них даже взрослые, обитавшие в руинах тюрьмы «Касерос». Считалось, что уцелевшие стены должны были снести много лет назад, но они все еще там стояли, огромные и опасные. Казалось, никому до них нет дела, кроме жителей окрестных мест.

Мало-помалу бывшую тюрьму заполнили дети, пристрастившиеся к «дури», в основном к кокаиновой пасте, а также к алкоголю и клею. Подростки-наркоманы изгнали из руин поселившихся там бедняков и бездомных. Никто не мог сосуществовать с подростками, попавшими в зависимость от наркотиков. Здесь вспыхивали драки, случались грабежи и смерти от передозировки, находили убитых наркоторговцев и мертвых убийц, кругом — ужасная грязь. Никто не смел приблизиться к бывшей тюрьме, и окрестности близ руин постепенно вымирали. Юные наркоманы покидали развалины на закате, чтобы попрошайничать.

Однажды девочка из «Ложи Смерти Касерос» — так один телевизионный канал окрестил руины; жуткое название прилипло и стало активно использоваться при упоминании этого места — явилась в Центр управления и контроля парка Чакабуко и заявила, что хочет рассказать все, что знает о Ванадис. Призналась Грасиеле, что не желает обращаться в полицию или к юристам, потому что сыта ими по горло, и ей ни к чему арест или реабилитация. Девочка хотела умереть на улице, ей было все равно, ее ноги и руки были испещрены язвами, в руинах Касероса она перенесла два выкидыша и не знала, кем были отцы неродившихся детей, но чувствовала, что, должно быть, кто-то из наркоманов, она не помнила. Наверняка спала с ними за деньги, ради очередной порции кокаиновой пасты, хотя ей нравились женщины. В показаниях ее подлинное имя не значится, поскольку она отказалась его сообщить и попросила записать как Ла Лоли. Грасиела сказала, что эта Ла Лоли — настоящий отстой, ее одежда такая грязная, что джинсы и рубашка кажутся коричневыми, а из рваных кроссовок торчат пальцы. Грасиела заметила, что в ней есть что-то волчье; она очень худая, и челюсть выступает из лица, как пасть хищника. Ла Лоли рассказала ей о своей жизни, прежде чем заговорить о Ванадис, просто потому, что никогда не переставала говорить, а замолкала, лишь чтобы с шумом перевести дыхание. Грасиела впервые увидела умирающего, но