Мельников позвонил утром, едва я вышла, умывшись, из ванной и направилась на кухню варить кофе.

– Тань, давай подгребай часам к одиннадцати. Я надеюсь к этому времени закончить допрос и тогда передам молодого кандидата в преступники в твои надежные руки.

Я обещала быть к назначенному времени и положила трубку.

Быстро позавтракав, я оделась и вышла из дома. Я ехала на Калиновую, девяносто шесть. Я очень надеялась найти хорошего, нужного нам свидетеля, который прольет хоть какой-то свет на это темное дело.

Во дворе дома гуляли в основном бабушки с внуками. Погода стояла теплая, солнечная, ребятишки копошились в песочнице, катались с горки и лазали на лестницу. Бабушки бдительно следили за тем, чтобы их подопечные не делали ничего недозволенного.

Я подошла к этим бабушкам-няням, сидевшим на лавочке дружным рядком, и, поздоровавшись, спросила:

– Скажите, пожалуйста, кто-нибудь из вас живет во втором подъезде?

– Ну я живу, – ответила одна пожилая дама, на вид – учительница на пенсии. – А вы, девушка, почему спрашиваете?

– Потому что я из полиции, – сказала я и помахала корочкой у нее перед носом, не открывая ее, – и мне надо задать вам пару вопросов…

– Опять из полиции, – хором загалдели бабушки. – Это по поводу застреленной девицы, что ли?

– По поводу, – кивнула я. – И раз вы все в курсе, скажите, пожалуйста, кто-нибудь видел, как в день убийства в районе шести часов из сорок второй квартиры выходил молодой человек?

Бабушки переглянулись.

– А ваши уже приходили и спрашивали нас про это, – сказала одна, на вид очень бойкая бабуля.

– Хорошо, что спрашивали, мне вот тоже поручено спросить… Так видел кто-нибудь молодого человека? – повторила я свой вопрос и оглядела женщин.

– Да видели мы его, как не видеть! – ответила за всех бойкая бабуля. – Он в сорок вторую квартиру шастал, молодой такой, по всему видать, студент.

– И часто шастал? – снова спросила я.

– Часто, милая, часто: раза два, а то и три на неделе.

Я достала фотографию Евгения из своей сумочки и показала бабушкам:

– Этот?

– Этот, этот, – закивали бабушки.

– Он самый, развращенец! – гневно выкрикнула бойкая.

– А почему он развращенец? – уточнила я.

– Потому! Потому как развратом они занимались там, в этой сорок второй квартире, – объяснила словоохотливая бойкая бабуля. – Ты сама подумай, милая: туда же и он, и еще один гражданин шастал, в годах уже. И чем, по-твоему, они там занимались, как не развратничали?!

– А в тот день, когда застрелили девушку, этот молодой во сколько вышел?

– А кто его знает?! Мы что, время засекаем, когда кто пришел, когда кто ушел?.. Видели, что ушел, а во сколько… Вечер уже был, люди с работы шли…

Да, такие свидетели мне не помощники. «Люди с работы шли»! Люди и в пять, и в семь, и даже в восемь идут с работы, а кто-то и того позже. Мне ничего не оставалось, как поблагодарить бабушек и уйти, но едва я сделала шаг в сторону, как одна старушка окликнула меня:

– Подожди-ка, гражданочка! Ты вот что… Ты расспроси еще соседку со второго этажа из сорок шестой квартиры, ее Любовь Григорьевна зовут. Она живет прямо над веселой девицей (царствие ей небесное, распутнице этой!). Любовь Григорьевна нам рассказывала, что слышала, как какой-то мужчина угрожал девушке, кричал, что убьет.

– Да, да, говорила она, – дружно закивали все.

– Вот как! – удивилась я такому неожиданному повороту событий. – Спасибо, обязательно расспрошу.

Я попрощалась с бабушками, убрала фотографию в сумку и направилась ко второму подъезду.

Любовь Григорьевна открыла мне сразу, как только узнала, что я из полиции по поводу убийства. Она провела меня на маленькую кухню своей однокомнатной квартиры, усадила там на стул, пообещав напоить чаем, включила плиту, не вставая со своего места, и поставила старенький чайник на огонь.

– Вы спрашивайте, спрашивайте, – подбодрила она меня, – я же не знаю, что конкретно вас интересует.

– Скажите, Любовь Григорьевна, что вы слышали в тот день, когда убили девушку, вашу соседку из сорок второй, – попросила я.

Женщина поправила волосы и откашлялась, как будто собиралась выступать перед аудиторией. На вид ей было около семидесяти, и она была похожа на зубного врача на пенсии.

– Значит, так, – произнесла она, – я в тот день в обед гуляла с Кирюшей…

– Это ваш внук? – зачем-то уточнила я.

Женщина посмотрела на меня недоуменно:

– Это мой кот! Он полуперс, и его надо обязательно выгуливать, чтобы он получал солнечные ванны: это для шерсти полезно… Так вот, мы гуляли с Кириллом и видели, как тот, пожилой, пришел к нашей сороке первым…

– Простите, к кому пришел? – переспросила я, решив, что ослышалась.

– К сороке, – подтвердила хозяйка, – мы так девицу ту звали, что подо мной жила.

– А почему именно так?

– А это, знаете, как в детской считалке: «Этому дала, этому дала…»

– Понятно, – кивнула я.

– Так вот. Пожилой пришел к сороке часа в два. Мы с Кирюшей вскоре проголодались и пошли домой. Я стала его кормить и в это время услышала, как внизу ругаются соседи. Мужской голос все твердил: «Ты должна его оставить в покое! Я же тебя просил! Я и денег тебе давал, почему ты его продолжаешь пускать?!», ну, и что-то еще в этом роде. Что отвечала девица, точно не скажу, ее слова разобрать было трудно: она кричала, но немного тише. Вот… Поругались они минут десять, может, чуть подольше, потом все стихло. В начале четвертого я пошла выносить мусор и видела, как этот пожилой вышел от нашей сороки и пошел к своей машине. Притом же был страшно недовольным…

– А почему вы решили, что он был недоволен? – тут же спросила я.

– Так топал, как слон, по подъезду и дверью входной хлопнул, паразит! Вот вы мне скажите: разве двери для того вешают, чтобы ими хлопать?!

Я сочувственно покивала, выражая свою солидарность женщине.

В это время чайник закипел, и хозяйка налила в бокалы воды, пододвинув мне пачку пакетированного чая.

– А во сколько пришел молодой? – спросила я, опуская пакетик в бокал.

– Да где-то минут в двадцать пятого либо в половине, вот так… Дверь у них, я слышала, хлопнула. А потом они тоже ругались, и молодой очень уж кричал на эту распутницу, грозил убить. Так и кричал: или брось, говорит, моего отца, или я убью тебя! А потом дочь привезла мне Марсика, и я пошла и с ним гулять…

– Марсик – это тоже кот? – спросила я зачем-то.

– Марсик – это мой внук! Моя дочь назвала своих сыновей Марс и Юпитер! – с гордостью выдала Любовь Григорьевна. – Юпитеру уже восемь лет, он у нас большенький, а Марсику только четыре.