на барже; но разговаривать нам еще не случалось. Он положил на телегу свой маленький сверток, очень похожий на солдатский ранец, но только сделанный из клеенки, не из кожи; подал мне руку.

— Новаковский [154], из Руси (Русью поляки называют то, что на нашем официальном языке называется «Юго-Западный край»; т[о] е[сть] губернии Киевскую, Подольскую и Волынскую). Хочу сесть с вами. Нам не будет тесно? А может быть у вас уже есть компанион? Никого нет. — Пожалуйста, залезайте на телегу, и усядемся.

Дорогою он сообщил мне свое curriculum vitae, я ему-свое. Его имя и отчество — Иосиф Александрович, происходит из дворянской семьи, владеющей поместьем среднего размера в Подольской губернии; по окончании гимназического курса поступил в Киевский университет, кажется — на математический факультет. Но время подошло такое, что большая часть студентов-поляков книгами и лекциями почти не занимались; ознакомление с устройством ружья и с правилами его содержания, стрельба в цель, фехтование, военная гимнастика, приемы рукопашного боя штыками — эти отрасли военного искусства и другие подобные им наполняли почти все время юношей, приготовлявшихся к восстанию. Наконец, получили приказание: выйти из города через такие-то заставы в такие-то часы; сборный пункт там-то. Со сборного пункта направились куда-то далеко, спешили, измучились сильно. «Можете себе представить: я спал на ходу; и, конечно, не я один; иду и какой-то сон вижу; толкнет мне сосед — подниму голову, очухаюсь». Чрез два или три дня русское войско настигло их; завязалась перестрелка; несколько человек было убито и ранено; остальных отвели в киевскую тюрьму. «Я и многие из нас дня три спали почти без перерыва; проснусь, протру глаза, попью воды — и опять сплю». При отправлении в Сибирь им дали арестантскую одежду; все бывшие при них деньги и вещи отобрали. Погнали их этапным порядком, и они всего натерпелись, как и отправленные из литовских губерний, о которых я упоминал во 2-ой главе. В Тобольске некоторые получили помощь от родственников, поделились с товарищами, все кой-как принарядились. «А до того времени вид у нас был очень обтрепанный, можно сказать — до невероятности». Новаковский владел русским языком очень удовлетворительно.

Избушка, в которой мы с ним остановились на ночлеге, была из числа небогатых: самовара у хозяев не было. Мы извлекли мой небольшой самовар из сундука; чай, сахар, хлеб, булку, сыр мы имели с собою, хозяйка подала нам крынку молока и десятка полтора яиц. За день мы проголодались и ужинали с отличным аппетитом. [К чаю Новаковский относился с некоторым пренебрежением, больше налегал на молоко; я — обратно: наливал себе чашку за чашкой].

Легли мы спать не поздно, часу в десятом. Утром проснулись часу в шестом; умылись из глиняного рукомойника, висевшего на крыльце; съели по ломтю хлеба, запивая поданным хозяйкою молоком, и спросили ее: — Сколько же вам заплатить за молоко, яйца и вообще за все это беспокойство? — И, батюшка! Какое беспокойство? Что пожалуете, то и ладно будет.

Этот ответ нам пришлось услышать в последствии множество раз. На первых порах он приводил меня и Новаковского в большое затруднение; со временем мы ориентировались в ценах довольно твердо, расчет за припасы и за хозяйственные услуги происходил у нас и к обоюдному удовольствию сторон.

Приготовленные подводы стояли около многих домов, большею частью на улице, кое-где внутри дворов; стояла подвода и около наших ворот. Мы вынесли наши вещи, уселись и тотчас же двинулись в путь. Отъезжавшие от ворот подводы виднелись и впереди нас, и позади. Весь поезд разбился на небольшие группы по три, по четыре подводы в каждой; между группами были разрывы, более или менее значительные, образовавшиеся отчасти случайно, отчасти преднамеренно вследствие желания едущих держаться подальше от облаков пыли, поднимаемых передовыми группами. И в этот день, и в дальнейшие дни нашего путешествия подводы трогались в путь неодновременно: самые ранние — около шести часов утра, самые поздние — около восьми часов и даже девяти. Вследствие этого обычным явлением было, что самые поздние подводы подъезжают к первой станции, а в этот же час самые ранние — уже ко второй станции.

Проехавши две станции, я и Новаковский, переложивши вещи на новую подводу, зашли в первую попавшуюся избу и спросили: не продадут ли нам крынку простокваши? Продали; вместе с простоквашей подали нам хлеб и пшеничную булку. День был жаркий и наш завтрак для такой погоды был очень подходящий. Поехали еще две или три станции, остановились на ночлег, немногие — в этапном здании, большинство — по крестьянским избам.

Селения по тракту из Томска в Иркутск вообще зажиточные и довольно большие по сто дворов, по полтораста и больше. В каждом селении мы могли купить хлеб, пшеничную булку, молоко, творог, масло, яйца; некоторые домохозяйки предлагали заготовленные ими для продажи мясные продукты: кусок зажаренного мяса, жаренную курицу, утку, гуся. В Томске мы получили кормовые деньги на несколько дней вперед; размера кормовых денег не помню, а также не помню с точностью цен, по которым можно было купить хлеб и прочие названные мною припасы. Помню, что при сравнении этих цен с петербургскими и киевскими, о которых я и Новаковский имели некоторое понятие, мы находили сибирские цены очень умеренными. И, однако, мы оба, хотя довольно воздержные, не прихотливые, не могли пропитаться на казенные кормовые деньги; требовалось прибавить из собственных средств приблизительно столько же.

3

Я упомянул, что конвойные солдаты подсаживались на те подводы, на которых ехали поляки, имевшие при себе мало вещей. На другое же утро по выезде из Томска некоторые солдаты встревожились, что трех или четырех из них нет налицо. Нисколько не сомневаясь, что отсутствующие находятся или в кабаке, или неподалеку от кабака, они направились туда и некоторых привели под руки, а некоторых, совершенно бесчувственных, даже принесли на руках; стали просить поляков, чтобы они потеснились, уселись бы на некоторых подводах втроем и таким образом освободили бы две подводы для этих пьяниц: «Мы их на этих подводах усадим и уложим, и в дороге за ними приглядим». Поляки охотно согласились; и таким образом трезвой части конвоя пришлось хлопотать около своих пьяных товарищей.

Мое путешествие от Томска до Нерчинских заводов продолжалось три с лишком месяца. Дорожный распорядок был во все время такой, как описан мною перед этим: партия растягивалась на десятки верст; конвойные рассаживались, как случится — одна группа подвод везет пятерых или шестерых солдат, десятки групп — ни одного; часть конвойных, иногда чуть не половина, в состоянии