Наступила некая не очень-то ловкая пауза, и Исаченков понял, что надо чем-то заполнить ее, что-то сказать. Он ополоснул горло пивом, откашлялся.

— Насчет «веришь — не веришь» есть одна побасенка. Охотницкая. Знаете? Собрались как-то братцы-охотнички на свое вече посоревноваться, кто лучше соврать сумеет. Причем договорились, что выигрывает тот, на чей рассказ присутствующие единодушно заявят: «Такого не бывает!» Ну вот, начал первый охотник загибать про то, как он на тигра с молотком и фанеркой ходил...

— Как это? — поинтересовалась Жанна.

— А так. Идет охотник на тигра, фанерку перед собой держит. Когда тигр бросается, он выставляет фанерку перед собой, тигр когтями пробивает ее, охотник молотком загибает эти когти, и все тут. Страшный зверь оказывается пришпиленным к фанерке. Остается погрузить его на машину и — в зоопарк.

— Ну и как это вранье братцы-охотнички оценили? — спросила Анна.

— Дружно заявили: «Бывает». Другой, значит, рассказал о том, как медведь его сонного съел, а потом выплюнул. Так он, съеденный, вскочил на ноги, схватил ружье, скомандовал косолапому: «Руки вверх!» — и погнал мишу своим ходом в город. На этот рассказ охотники тоже ответили: «Бывает!» Третий начал талдычить о том, как он одной дробиной двадцать два зайца уложил, четвертый — как охотился на страусов на Северном полюсе, пятый еще о чем-то диковинном, но на все следовал один ответ: «Ничего удивительного. Бывает». А потом поднял руку какой-то замухрышка, которого никто и в счет не принимал. Ну, дали, значит, ему слово. Замухрышка и говорит: «Пошли мы однажды втроем на охоту. Для сугрева взяли с собой бутылку водки. Сели перекусить, а штопора не оказалось. Так и принесли эту водку обратно домой, женам отдали». Тут все охотники дружно взвопили: «Такого не бывает»...

— Га-га-гы-гы-га, — могуче загрохотал Гриня Шишкин, дымные клубы задвигались, потянулись к выходу, зашевелились, как живые, толпясь и протискиваясь в проем. Откликнулась тоненьким сыпучим смешком и Жанна.

...Много было интересных мест в Праге, и все они оставили след в памяти. И Вышеград, у подножия которого находился отель «Унион», и Староместская ратуша с диковинными курантами — двумя огромными блюдами, впаянными в каменный бок здания, и Пороховая башня, откуда открывался дивный вид на Прагу, и Петршинская наблюдательная вышка, и церковь святого Николая, построенная в русском стиле, и золотая улочка, заставленная низенькими, очень похожими на игрушечные, лавками, и Ледебурский сад с тысячеступенными розовыми лестницами, и мрачная Вифлеемская часовня, и торжественный костел святого Якуба, где находится лучший в городе орган... Исаченков потом долго вспоминал задымленную осеннюю Прагу, радующуюся последним теплым дням, потный асфальт мостовых, тихую Влтаву, зеленые холмы, сваливающиеся за горизонт.

С Анной у него установились ровные, ни к чему не обязывающие отношения, но ровность... для Исаченкова все это было только внешне, он боялся переступить черту, разделяющую его и ее, боялся, что совершит непоправимое, и молча страдал, загонял боль вовнутрь, в самого себя. Исаченков, кажется, влюбился в Анну.

И вот наступили последние дни поездки. По существу, это были дни отдыха — их разместили в деревянной гостинице «Бьёрнсон», расположенной под Хопоком (Хопок, как сказано в туристской карте, — одна из наиболее значительных гор Низких Татр, вторая по «мощности»), программы не было никакой: броди по малиновым кустам, зарослям смородины и можжевельника, дыши полной грудью, набирайся сил — ведь горный воздух, он тут особый, можно закупоривать в консервные банки и отправлять в смрадные промышленные города. Во всяком случае, так охарактеризовал лекарственные свойства местного воздуха переводчик Вацлав.

Исаченков осторожно, чтобы не поломать пустотелых стеблей, забирался в малинник, легкими пальцами срывал перезрелые, лопающиеся от сладости ягоды, машинально ел, озабоченно вслушивался в голос Анны, обращенный к нему, взбегал на вершину, любовался окружающими видами... Он утвердился в мысли, что эти дни — самые лучшие и самые грустные в его жизни. Скоро они вернутся в Москву, там Анну ждут муж и ребенок, а его никто — пустая квартира, старый телевизор с почернелым экраном, к которому он уже привык и нет никакой охоты менять его на новый, современный, письменный стол, заваленный работой, посуда, которую надо мыть, а этот процесс всегда вызывал у него мучительный озноб, и все будет постыло, тускло, и станет жаль уходящее время, которого осталось не так-то уж и много в жизни. И что-то томящее рождалось у него в груди, он прижимал пальцы к ключице, ловил низом ладони сердце, его бой...

Как-то они пошли в Деменовы пещеры, это совсем недалеко от Хопока, примерно в часе ходьбы. Бабье лето уже пошло на спад, но погода еще стояла тихая и теплая, в прозрачном глубоком воздухе почти неподвижно висела паутина, прилипала к одежде, к рукам, к лицу, серебрила, птицы закатывали концерты в хвойной густоте, деревья перекликались друг с другом то звонко, то глухо, какие-то зверюшки раза два выскакивали на тропу, но, завидя людей, тут же исчезали.

— В Москву не тянет? — спросил Исаченков, подсек палкой крапивный куст, свесившийся с земляного откоса.

— Трудно сказать. И да и нет.

— В Москве вроде бы погода не ахти...

— Может быть, может быть, — она вдруг улыбнулась с понимающей насмешкой. — Когда не о чем говорить, всегда заводят речь о погоде. Так, кажется?

— Не знаю, — пожал плечами Исаченков, смутился, пробормотал: — Это машинально вышло, ей-ей.

— Да я не ради придирки. Просто так, к слову.

Деменовы пещеры — это огромное глубинное царство со своим настроем и жизнью, со своей справедливостью и честью, тщетностью и запретами, призраками и климатом, со своей явью и сном, это гора, выбранная изнутри, это высохшая корка, прихлопнутая к земле, морщинистая, тусклобокая. Лаз в пещеру — маленький, двигаешься скорчившись, такое ощущение, будто в подвал втискиваешься, а осилишь небольшой земляной коридорчик — И такая пустота взметывается над тобой, что просто страшно становится.

Анна ухватилась за Исаченкова, прислушалась к бормотанью экскурсовода — длинноносого, очкастого парня, во что-то тыкающего ледорубом. В свете лампочки мерцали каменные грибы, светились мутно.

— Говорят, один кубический миллиметр сталактитов, да и любого другого пещерного вещества растет десять — пятнадцать лет, — быстро и складно, словно по книжке, проговорила Анна.

— Это тоже из категории разговоров про погоду.

— Попрошу без придирок, — засмеялась Анна.

Сталактиты, сталагмиты — запутаться