полуночи. Дом только-только засыпает и никого не удивит звук шагов на лестнице. Все подумают, что кто-то припозднился. А вот глубокой ночью звук шагов будет звучать очень подозрительно.

– Значит, ключ будет? – спросил Ржевский, который слушал не очень внимательно, увлечённый поглаживанием дамской ножки в том месте, откуда ножки растут.

– Да, ключ будет.

– Это меняет дело! – воскликнул поручик…

…Но уже с ключом в кармане покидая дом Тутышкиных, он вдруг обнаружил, что не помнит точно, которой ночью следует явиться к даме: «Завтра или послезавтра?» А вернуться и переспросить было как-то неудобно. Оставалось надеяться, что эта подробность вспомнится сама или Фортуна поможет.

И ещё запоздало пришла мысль, что не удалось спросить о солонке. Если там яд, а не соль, то Софья может случайно отравиться. Но свою оплошность поручик рассчитывал исправить на предстоящем свидании.

* * *

Когда Ржевский покинул жилище Тутышкиных, уже стемнело. По обе стороны улицы тускло светились окна. Заборы и истоптанный снег под ногами едва проступали в темноте. А санки, запряжённые рысаком, и верный Ванька, уже более часа дожидавшийся господина, сделались вовсе невидимыми.

Можно даже сказать, что тьма сгустилась до той степени, когда всякий прохожий, даже самый благонамеренный, начинает проявлять некоторую склонность к бунту, то есть весьма плохо думать о городских властях, которые озаботились освещением лишь центральной части города. Вот и поручику тоже поначалу пришла бунтарская мысль, но он сразу напомнил себе о скором ночном свидании, а для таких приключений тёмная улица удобнее, чем освещённая.

И всё же холодная темнота вокруг нагоняла тоску, поэтому Ржевский, найдя свои санки, уселся в них и произнёс:

– Ванька, едем кататься. Правь туда, где светлее.

И вот санки полетели по тёмным улицам и переулкам, где ориентиром служили только пятна окошек.

Затем показалась некая площадь или пустырь – невозможно было с точностью сказать, потому что это обширное пространство было совершенно чёрным. Лишь где-то на дальнем краю горел фонарь, под которым виднелась полосатая будка, давая понять, что только там и начинается обитаемая местность, а здесь – одна пустыня.

Ванька, ориентируясь на огонёк, направил санки к будке. Рысак, поняв, где цель, сам прибавил ходу и с каждым мгновением бежал всё резвее. Кажется, было преодолено уже больше половины площади, когда конь вдруг прянул в сторону, да так резко, что санки чуть не перевернулись.

– Сто-ой, чёрт! – закричал Ванька, натягивая вожжи и наклоняясь в сторону, противоположную от той, куда кренились санки.

Ржевский, чтобы не выпасть, наклонился на тот же бок, что и Ванька. И тоже закричал коню «стой».

Судя по всему, рысак на что-то наткнулся. А может, ему только показалось, как бывает с лошадьми, особенно вечером или ночью.

Возможно, поручик и его возница в самом деле решили бы, что препятствие мнимое, если бы из темноты вдруг не раздалась ругань:

– Сымай, говорят тебе! Ах ты…!

Ржевский ещё до того, как санки утвердились на снегу обеими полозьями, выхватил из-под Ванькиного сиденья коробку, в которой находились два пистолета, на всякий случай заряженные. Поручик уже успел вообразить, что ему выпала удача спасти красавицу от разбойников, которые прямо сейчас раздевают несчастную, так что перед своим спасителем она предстанет в полуголом виде.

– А ну прочь, канальи! – закричал Ржевский, доставая пистолеты и выстрелив из одного из них в воздух.

Пространство вокруг на мгновение осветилось. Стали видны две бородатые фигуры в зипунах и ещё одна – лежащая ничком в истоптанном снегу. Бородачи пытались стащить с неё длинную накидку, похожую на салоп, но не успели.

Место действия снова погрузилось во тьму. Но, судя по дальнейшим звукам, разбойники оставили свою жертву и кинулись бежать. Ведь второй пистолет в руках поручика ясно давал понять, что будет, если поступить иначе.

Ржевский не стал преследовать бегущих, а меж тем Ванька зажёг фонарь, чтобы картина события, только что случившегося, наконец прояснилась.

Поручик и его возница приблизились к лежащей фигуре, которая оставалась неподвижной. Широкий воротник накидки накрыл ей голову, поэтому издали нельзя было понять, красавица там или нет.

Наконец Ржевский протянул руку и откинул воротник, но увиденное заставило приоткрыть рот от изумления. На снегу лежала вовсе не женщина, и тем более не девица, а молодой человек. Был он рыжий, рябоватый и, несмотря на молодые года, с явно намечающейся лысиной на лбу. Цвет лица – серый, что называется «геморроидальный», но возможно, это объяснялось перенесённым потрясением.

Молодой человек открыл глаза, подслеповато сощурился на фонарь и произнёс:

– Салоп… Салоп цел? Украли?

– Нет, не украли. Он на вас, любезнейший, – стараясь быть приветливым, заверил его Ржевский. Пусть спасённый никак не походил на красавицу, да и вид имел такой, над которым обычно посмеиваются, но что-то в молодом человеке располагало к себе. Возможно, то, что он подобно Ржевскому был рыжим.

В этой рыжине ощущалось какое-то родство, а окажись на месте поручика брюнет или блондин, всё было бы иначе. Кто сам не рыжий, тот плюнул бы и поехал дальше, раздосадованный, что под салопом скрывается совсем не красотка.

– Это, право, совершенно того! – проговорил молодой человек, поднимаясь и ощупывая на себе салоп.

– Согласен. – Ржевский кивнул. – Но как получилось, что на вас салоп? Это же предмет женского гардероба. Посещали даму, а когда уходили, впопыхах сняли с вешалки не то?

– Нет-с. – Молодой человек помотал головой. – Это матушки моей салоп.

– А отчего же вы его носите?

– Да где ж шинель пошить, когда жалованья – двадцать четыре рубля в год! Двадцать четыре рубля – это ж совсем того!..

– А что ж так мало? – спросил поручик.

– Больше не заслужил-с. Здесь же не Петербург, чтоб маленькому человеку большое жалование платить. А в Петербурге где ж найти место! Вот батюшка крёстный у меня в Петербурге служит, столоначальник в сенате, а как пришёл мне возраст на службу поступать, так даже с такой протекцией не нашлось места. Хорошо, у батюшки крёстного зять гостил, который здесь служит. Вот он меня и того… – Молодой человек выразительно кивнул, а затем начал испуганно ощупывать верхнюю часть лба и затылок – как видно, в поисках головного убора.

– Значит, вы – чиновник? – спросил Ржевский.

– Нет-с. Служащий. В соляном отделении казённой палаты. Переписываю бумаги.

Теперь молодой человек оглянулся, выискивая головной убор в снегу. Наконец поднял какую-то серую тряпку, отряхнул её, водрузил на положенное