Так, архиепископы, епископы, игумены и другие члены Освященного собора дали царю такой «совет»: «что государю нашему тех городов ливонских, которые взял король во обереганье, отступитися непригоже, а пригоже государю за те городы стояти. А как ему, государю, за те городы стояти, и в том его государская воля, как его, государя, Бог вразумит; а наша должная (наш долг. — М. К.) за него, государя, Бога молити, о том советовати нам непригоже».

Бояре, казначеи и дьяки, как и положено государственным мужам, дали на царский вопрос очень обстоятельный ответ, демонстрируя детальное знание военно-политической обстановки. Они особо подчеркнули, что литовская сторона, предлагая съезд бояр и панов на границе, надеялась тем самым выиграть время и усилить свое войско в Ливонии. Конечный вывод царских советников сводился к тому, что на предложенных королем условиях мириться «непригоже». «А во всем ведает Бог да государь наш царь и великий князь, — резюмировали они, — а нам ся как показало, и мы государю своему изъявляем свою мысль».

Отдельно высказался по обсуждаемому вопросу печатник (т. е. хранитель государевой печати) и глава Посольского приказа Иван Михайлович Висковатый. Он изложил условия, на которых, по его мнению, можно было бы продолжить с литовскими послами переговоры о перемирии (если бы у послов возникло такое желание), а вместо съезда сановников двух стран на границе предложил то, что в наше время называется «встречей в верхах»: пусть-де король, если желает вести переговоры с царем, съедется с ним на рубеже, и там «государи сами о всех делех договор учинят».

Самая многочисленная группа участников собора, дворяне и дети боярские, была значительно лаконичнее в изложении своего мнения: подчеркнув «королеву великую неправду» и права царя на всю Ливонию, они заявили, что «государю нашему пригоже за то за все стояти, а наша должная, холопей его, за него, государя, и за его государеву правду служити ему, государю своему, до своей смерти».

Очень колоритно отдельно сформулированное мнение торопецких помещиков, отражавшее, вероятно, настроения дворянства западных уездов Русского государства, близких к театру военных действий: «мы, холопи его государевы, за одну десятину земли Полотцкого и Озерищского повету головы положим, чем нам в Полотцке помереть запертым, а мы, холопи его государские, ныне на конех сидим, и мы за его государское с коня помрем».

Наконец, купцы (впервые присутствовавшие на соборе!) выразили свою полную поддержку царской политике в Ливонии, но от обсуждения деталей уклонились, сославшись на свою неосведомленность в военном деле: «А мы молим Бога о том, — заявили они, — чтобы государева рука была высока, а мы люди неслужилые, службы не знаем, ведает Бог да государь, не стоим не токмо за свои животы (имущество. — М. К.), и мы и головы свои кладем за государя везде, чтобы государева рука везде была высока».

В общей сложности в соборной грамоте перечислено по именам 374 человека, которые приняли участие в созванном царем совещании. Более ста лет назад великий русский историк В. О. Ключевский, проанализировав состав представительства на соборе 1566 года, пришел к неутешительным выводам о характере земских соборов.

Полагая, что несколько десятков духовных лиц и столько же бояр и приказных людей, участвовавших в упомянутом совещании, уже по своему положению не могли быть выборными представителями, ученый сосредоточил основное внимание на двух социальных группах: служилых людях и купцах. Однако и эти категории участников собора 1566 года, по мнению ученого, не представляли интересов населения: столичные дворяне, по словам Ключевского, были «военными губернаторами и военными предводителями уездного дворянства», а столичные купцы — «финансовыми агентами правительства». «Таким образом, — подытожил свои наблюдения историк, — собор 1566 года был в точном смысле совещанием правительства со своими собственными агентами» (выделено Ключевским. — М. К.).

Изучив материалы собора 1598 года, избравшего на царство Бориса Годунова, Ключевский пришел к выводу, что к концу столетия характер этих учреждений принципиально не изменился. Поэтому общий вывод ученого гласил: «Собор XVI в. был, конечно, совещательным, но не был вполне народным представительным собранием: это был не столько законодательный совет власти с народом, сколько административно-распорядительный уговор правительства со своими органами, уговор, главною целью которого было обеспечить правительству точное и повсеместное исполнение принятого решения». Такой характер собора, по мнению историка, объяснялся его происхождением: в отличие от парламентов Западной Европы, «он родился не из политической борьбы, а из административной нужды».

Зарубежные исследователи до сих пор охотно цитируют эти афористичные суждения Ключевского, считая их весомым аргументом в пользу тезиса о принципиальных отличиях московских соборов от европейских парламентов. Советские историки, напротив, видели в соборах органы сословного представительства, вполне однородные с европейскими учреждениями парламентского типа. Какая же из этих полярных точек зрения ближе к истине?

Применительно к ранним соборам (до начала XVII века) характеристика, данная им В. О. Ключевским, отчасти справедлива. Действительно, они выполняли тогда почти исключительно совещательную функцию, а процедуры выборов соборная практика XVI века не знала. Нет оснований говорить и о сословно-представительном характере этих созываемых от случая к случаю совещаний, еще даже не имевших постоянного обозначения. Сословия в России XVI века находились в стадии формирования. Разрозненным группам служилых людей еще предстояло осознать свое единство и научиться коллективно отстаивать сословные интересы (как это было продемонстрировано провинциальным дворянством в XVII столетии). То же относится к купечеству и посадским людям (горожанам).

Но переносить оценки ранних форм политического института на всю его последующую историю, как это делает Ключевский, и утверждать, будто «земские соборы являются крайне скудными и бесцветными даже в сравнении с французскими генеральными штатами, которые из западноевропейских представительных учреждений имели наименьшую силу», совершенно неправомерно. Хотя московские соборы, подобно шведскому риксдагу, сравнительно поздно появились на исторической арене, они, как и этот последний, обнаружили способность к быстрой эволюции. Уже в первые десятилетия XVII века полномочия соборов значительно расширились, включив в себя избрание царя, вотирование чрезвычайных налогов, а в конце 1640‐х годов — и принятие законов (я имею в виду знаменитое Соборное уложение 1649 года). Одновременно формировалась система выборов для участия в соборах. В середине XVII столетия норма представительства для провинциального дворянства составляла два человека от большого города с уездом (от небольшого города — один человек), а для посадских людей — один человек от города.

Ошибочно и противопоставление происхождения европейских представительных учреждений, вызванных к жизни, по словам Ключевского, «политической борьбой», и московских соборов, созданных будто бы просто для удовлетворения «административных нужд». На самом деле описанная выше предыстория соборов как нельзя лучше иллюстрирует тот факт, что именно политические кризисы и противоборство разных социальных групп повсеместно служили питательной почвой для зарождения и развития совещательных и представительных учреждений. Напомню, что первое упоминание о некоем прообразе будущих соборов относится к периоду соперничества Дмитрия Шемяки и Василия Темного за великокняжеский престол в 1446 году, а «собор примирения» 1549 года был созван юным Иваном IV для преодоления последствий острого политического кризиса, разразившегося во время малолетства государя. Новый толчок развитию соборной практики был дан в эпоху Смуты начала XVII века.