— Давай, быстро на улицу!

Машу потащили к выходу.

— Там Тоня, маляр, — прошептала она державшему её в охапке человеку.

— Что? Не слышу?

— Женщина спит в номере… — закашлялась Маша.

— Ещё одна?! Ломайте дверь!

Машу выволокли на улицу, и она стала жадно хватать воздух ртом, всё ещё пытаясь вырваться из крепких рук и вернуться в пансионат.

— Тихо, тихо, — руки не отпускали её, словно тисками сжав плечи, — успокойся. Тебя за версту было слышно.

— Вызывайте пожарных! — топот и крики вокруг отдавались в ушах гулкой какофонией.

— Пока доедут — сгорит всё к такой-то матери! Сами справимся!

— Поджог?

— Мало, что ли, горит по такой погоде? Хорошо, что дверь была открыта.

— Ой, не зря… Молодец, девчонка, заметила!

— Земля дороже стоит, чем этот сарай…

— Так и есть!

— Жива бабёнка? Кто?

— Тонька Маслова! Жива!

— Что же ты, Маша, так не аккуратно?

Маша разлепила ресницы и сглотнула. Она полулежала на земле, уперевшись спиной и головой в грудь мужчины. Сфокусировав взгляд на его лице, Маша вздрогнула, увидев прямо над собой Бориса.

Около трёх часов ночи поднялся сильный ветер. Тонкий узорчатый тюль колыхало из стороны в сторону, закручивая и расправляя почти горизонтально полу. На веранде не закрыли окна — это было сделано специально, чтобы гостиная была наполнена живительной прохладой, даже холодом. Маша чувствовала, как дрожит её тело под шерстяным пледом, но ни за что бы не согласилась оказаться сейчас укутанной по макушку в одеяло. Голова болела нещадно — таблетка болеутоляющего действовала слабо, лишь притупив нервные окончания.

…- Пусть останется здесь…

— Почему она не уехала?

— Странная девица, я вам говорила…

— Костя, мы же всё решили…

— Закройте дверь. Катя присмотрит за ней.

— Может лучше отправить её в город?

— А если что-то случится? Нет, пусть придёт в себя…

— Мы же не выгоняли её, Маша сама решила…

— Она не будет фигурировать в этом деле, я позабочусь… А вы присмотрите за ней. Так будет лучше всем, а мне спокойнее.

— Конечно, Борис Егорович…

Гул голосов в Машиной голове никак не умолкал. Слова менялись местами, но смысл их оставался прежним. Все принимали участие в обсуждении, кроме Кости.

«Очень хорошо, пусть лучше молчит…»

Уже давно никого из них нет поблизости — разошлись по своим комнатам, но Цапельские продолжают толпиться в её голове и говорить, говорить, разрывая виски.

…Господи, как же болит голова! Это от горевшей краски и лака. Интересно, есть ли у неё иммунитет к подобным вещам? Это вообще возможно, если большую часть своей жизни занимаешься именно красками и растворителями?

Маша лежала на спине, закрыв глаза, и жадно вдыхала свежесть ночного воздуха — истинное блаженство, когда понимаешь, как быстро можно лишиться очевидных и простых вещей. Часы «разговаривали» сейчас особенно громко, и под это ритмичное тиканье у Маши тоже «тикало» где-то в районе затылка.

«Не приходи, не приходи…» — мысленно загадывала она, надеясь, что Костя слышит её там, на втором этаже.

Какие у него были глаза! А лицо — бледное, почти зелёное… Наверное, как и у неё в этот момент. Хорошо, что он не подошёл, не схватил в охапку, как сделал бы это раньше… С этим невозможно было бы справиться… Костя умный, Костя всё сделает правильно… И простит её за то, что так получилось…

…Как же прекрасен этот дом! Живёт, дышит, вздыхает… Ещё бы! Нести в себе такой груз прожитых лет, пережитых драм, нераскрытых тайн.

«А ты, Рощина, большая фантазёрка, — Маша усмехнулась и тут же ответила сама себе, — может быть, может быть…»

Но нет, дом отчётливо напоминал ей о себе, беззвучно торопил, звал.

— Боишься, что тебя постигнет та же участь, как старый пансионат? — прошептала Маша, обращаясь к дому.

В ответ скрипнула какая-то доска, штора вновь взметнулась под потолок, а часы глухо пробили три раза.

Маша приподнялась, взяла стакан и не спеша выпила воду — на столике стоял полный кувшин, внутри которого плавали несколько долек лимона. Завернувшись в плед, Маша тихо пересекла гостиную и вышла на веранду.

Деревья колыхались, возили ветками по стенам и стёклам. Машу не пугал этот звук, она слышала ещё что-то, что не имело отношения к жизни сада. Остановившись у раскрытого окна, она прислушалась. Что это? Плач? Словно кто-то всхлипывает и вздыхает, старательно прикрывая рот рукой, чтобы избежать лишнего шума. Определить, откуда доносились звуки, никак не получалось — ветер так резко менял направление и скорость, что казалось, он и сам не понимает, что происходит. Интересно, если в природе действительно всё задумано так, как должно быть, то почему люди оспаривают право у Вселенной жить так, как вздумается им? Менять русла рек, взрывать горы, опустошать моря и уничтожать живое… Неподвластными остаются только солнце, луна и ветер… Надолго ли?

Кажется, плач утих… Да что она привязалась к этому плачу? Может это каминная труба подвывает, или трещина в стволе старой яблони.

Что-то упало наверху, и Маша вздрогнула всем телом. По спине побежал холодок. Что-то этот расчудесный дом разбушевался не на шутку. Впрочем, чему удивляться — известно ведь, что с 3 до 4 утра наступает «ведьмин час» и потусторонние силы чувствуют себя вольготно…

Маша поёжилась — ни в каких чертей и домовых она не верила.

Натура была у Маши такова, что она всё время лезла туда, куда не каждый мужик сунется. В семь лет вскарабкалась на дерево за подъездным котом и просидела на качающейся ветке с полчаса, прижимая к груди блохастого Ваську, пока соседи не нашли подходящую по высоте стремянку. В одиннадцать спустилась за упавшим мячом в канализационный люк, откуда её тоже доставали проходившие мимо люди. Были и драки в защиту младшего брата и его друзей, и потасовка у клуба, когда Маша отбивала незнакомую девушку, которую затаскивали в машину. Были синяки, царапины, ссадины, сотрясение мозга и перелом ключицы. Маша никогда не была кисейной барышней, но вот с Костей Цапельским, кажется, остепенилась, стала женственной… Ну хотя бы приблизилась к этому.

И вот на тебе — тридцать три несчастья, оказывается, не закончились в детстве и ранней юности, а плавно перекочевали в её почти идеальные двадцать.

Посмотрев на диван, куда её «гостеприимно» поместила Серафима, Маша не сдержала улыбку — стоит ли переживать из-за того, что она сейчас не в комнате наверху, а на диване, словно гость, сбившийся с пути, которого не ждали. Подушка, плед, стакан воды — вынужденная забота через силу. Борис почти уговаривал Серафиму оставить Машу в доме. Но та и не думала сопротивляться, эта надменная холодная мадам «голубых кровей». Возразила только в самом начале разговора. Заломила руки — Маша видела это сквозь опущенные ресницы. А Борис лишь взглянул на неё из-под кустистых бровей, и ни один мускул на его лице не дрогнул. Серафима сдалась, отвела глаза, вспыхнув до самых корней зализанных кверху волос. Слушается его. А её слушаются остальные. Странное положение вещей…