– Телепатия?

– Просто знаю, что ты его любишь. Особенно когда вот такая погода.

– Люблю…

Он устраивается в кресле, в котором утром сидела Элмайра.

– Ты… расстроена?

Хм. Мне нравится, как Джон задает вопросы. Так, что на них можно не отвечать. Он никогда ничего не требует, и уже это отличает его от остальных. Вот и сейчас я неопределенно склоняю голову к плечу – это можно воспринять и как «да», и как «нет», и как «иди к черту» при наличии воображения. У Джона оно явно есть.

– Элмайра попросила проверить, все ли в порядке.

– Ах, вот как?

Я ставлю чашку на тумбочку. Слишком резко.

– Если честно… – некберранец продолжает, не реагируя на мой не совсем довольный тон, – она сказала пройти сквозь стену. Но я решил, это будет невежливо, к тому же она забыла, что ты сразу запустишь сгусток пламени мне в лицо.

– Как мило. – Я снова тянусь к какао. – Очаровательное проявление командного духа.

– Да?

– Да!

Я стараюсь быть веселой. Улыбаюсь. Значит, он пришел по ее просьбе? Какая трогательная забота, черт возьми! То, что надо.

– Ты поступил благоразумно. Я бы хорошенько тебя поджарила, сунься ты сквозь стену.

– Не сомневаюсь. И это тоже было бы разумно, Эшри.

Я вглядываюсь в его спокойные синие глаза и ловлю себя на мысли: а ведь я не злюсь, ни капли. Я слишком рада такой компании, чтобы думать об Элм и ее дурацкой привычке делать добро чужими руками. В конце концов, с чего Джону Айрину самому являться в мою комнату, да еще и ночью? У нас не те отношения. К сожалению… Даже близко не те. Поэтому улыбка дается мне намного легче, чем раньше, и я говорю:

– Спасибо, правда. Какой поганый день…

Он молчит и слушает меня. Неожиданно для самой себя я продолжаю:

– Знаешь про сегодня? Этот ублюдок Глински… я его прибью!

Джон кивает и подается чуть ближе. Его голос звучит несколько глухо:

– Почему?

Честно говоря, я удивлена этим вопросом. Но я все же отвечаю после некоторой паузы:

– Наверное, потому, что не понимаю таких, как он.

Как можно их понимать? И даже… любить? В от Элм, кажется, любит. Любит исполосованного шрамами монстра, а еще любит его врага, с появлением которого не только в моей жизни, но и в Городе снесло разом все крыши. Впрочем… Элм любит много странных вещей и существ.

– Все изменилось вокруг нас и…

…у нас с ней.

Я произношу это вслух. Я знаю, что Джон обычно не читает мои мысли, но сейчас он наверняка услышал отголосок, прячущийся в короткой фразе.

– Она волнуется за тебя.

– Мне не нужно, чтобы за меня волновались. Я хочу, чтобы мне доверяли.

– Думаешь, одно возможно без другого?

Не поднимаясь, я тянусь и беру с тумбочки дневник. Пару мгновений держу его в руках и закидываю под кровать. К чудовищам. К пыли. К мыслям.

– Прощаешься с прошлым?

– Пытаюсь. – Я снова прячу ладонь под теплую подушку. – Там ему самое место.

– Под кроватью?

– Хотя бы.

– Элмайру ведь туда не спрячешь.

И он снова усмехается. Без сарказма, скорее понимающе. Некоторое время мы оба молчим. Я пью, стараясь не хлюпать и не чавкать слишком громко, а он сидит, сцепив длинные пальцы и слегка опустив голову. Я перевожу взгляд на окно. Дождь резко сменился снегом, который, как всегда, похож на пепел: большие сероватые хлопья, застывающие на крышах и асфальте.

– Джон, слушай, я никогда не спрашивала, но… – я отставляю почти пустую чашку, – ты был на Земле?

Без особого удивления он кивает:

– Пару раз. У землян особенное внутреннее время. Они очень быстро менялись, намного быстрее нашей расы.

– И какая она, эта Земля? Вообще, она есть? И ли Элм, Вуги, Бэни… они психи?

Джон хмыкает и явно с трудом сдерживает улыбку:

– Они психи. Но Земля есть. И она красивая. Голубая, потому что там очень много воды. Не только одно озеро.

– А люди отличаются?

– Ну, они примерно такие же. Со своими недостатками и своими сильными сторонами. А почему ты вдруг спрашиваешь? Думаешь вступить в партию Свободы?

Я вяло дергаю ногой в воздухе, конечно, не с целью лягнуть Айрина, но все же возмущения не скрываю.

– Меня тянет туда. Не в партию. На Землю. А ты что, не хотел бы пожить там подольше?

– Не знаю. – Он задумчиво переводит взгляд на падающий снег. – Город стал для меня домом. И он меня устраивает.

– Но Джон… ты заслуживаешь лучшего дома.

– А чем этот так плох?

Простой вопрос, а я опять в тупике. Сколько бы я ни говорила… все не то. Здесь при кажущейся скудности ресурсов нет голода. Тут мало болеют. Все стойко принимают все странности и устраивают красивые парады. Это не ад, которым пугают священники, хотя белых тварей можно считать демонами. Нет… Просто здесь много темноты. И никто не может пообещать, что завтра она тебя не сожрет.

– Но дороги никуда не ведут, а ангелы мертвы.

Да, я не тяготилась этим раньше, пока у меня не отняли небо. Теперь для меня нет ничего, кроме «Алой звезды», штаба, Камелота и острова. И это все как декорация, на фоне которой делят власть два ублюдка. Наверняка в глубине души они понимают, что даже это не имеет смысла. Возможно, отыграв спектакль, они колются или напиваются. Может, даже вместе, в одном баре.

– Почему ты любишь это место, Джон? – спрашиваю я тихо.

И получаю такой же тихий ответ:

– Кто-то должен. А ты устала. Спокойной ночи, Эшри.

Только сейчас я понимаю, что давно закрыла глаза. Они больше не болят, и веки словно слиплись. Мне спокойно, и я уже готова свернуться калачиком. Видимо, просто вымоталась, раз даже не могу спорить.

– Погоди, я сейчас тебя…

Но слова «провожу» вообще не слышно за зевком. Тихо хлопает балконная дверь. Теперь вокруг такая тишина, что мне кажется, будто я слышу, как на улице падает пепел.

Я сова. Я уже говорила? Совершенно не утренний человек и никогда не понимала злобных садистов, маскирующихся под милых маленьких жаворонков. Какой смысл вставать в семь утра, нестись куда-то со взмыленными боками и мучить бедных существ вроде меня? Особенно в городе без рассветов и закатов? Да еще и поздней осенью, перетекающей в неуютную гадкую зиму. Но можно подумать, меня кто-то спрашивает. Ха.