Одновременно с нами закончил свой домик и Умник, у него, помимо стен и крыши, есть так же и печка с решёткой. Он смастерил её из глины, а глину добыл у ручья. Теперь горшки, которые я леплю, можно обжигать в этой печи, а в них носить воду, греть её, мыться, варить рыбный бульон.

Умник, всё с теми же двумя лоскутами поношенной чёрной плёнки придумал добывать морскую соль. Поэтому бульон у нас получается вкусным.

Первую ночь Дана спит, как королева, в своём новом просторном жилище. Но под утро второй с грохотом обрушивается её кровать. Мастерили мы её все хором: Леннон рубил молодые деревца для опор и настила, девочки искали длинные нити лесного плюща и связывали всё воедино. Но бывшие деревца, видавшие и ветра, и смену времён года, не выдержали габаритов Даны – разломились.

Леннон, заспанный и злой, хмуро почёсывая свои трубочки-кудряшки, ставит её в известность:

– Мачете у меня очень хороший, наверняка японская ковка – не иначе. Это видно и по форме лезвия, и по его остроте. Да и вряд ли я мог бы приобрести для себя какую-нибудь подделку. Но, знаешь ли, брёвна им я вряд ли срублю.

– Ничего. Я сложу эти палочки прямо на землю, постелю ещё веток еловых, и будет нормально. И места станет больше, ещё кто-нибудь поместится! – криво подмигивает ему.

Надо видеть лицо Леннона в этот момент: он будто всю соль Умника разом проглотил.

Вообще, Дана была бы симпатичной, если бы не такой наглой. Даже полнота и больные ноги не мешают ей так, как беспардонность. Она во всём такая: когда приносишь ей еду, она вместо «спасибо» говорит «чего так мало» или «опять эти моллюски»! Орехи любит, правда, но мой запас уже исчерпался, а в лесу я давно не была.

А его всё нет. Уже больше недели прошло. Цыпа каждый вечер сидит на берегу с ужином для него в руках. К своему стыду, и я вглядываюсь в горизонт каждые полчаса. Ладно, чего уж там, каждые пять минут.

Все его ждут, не только мы с Цыпой.

LOMELI – Ego Dream

Его нет шестнадцать дней. За это время я успеваю впасть в отчаяние. Если в первые дни изредка поглядывала в сторону, где скрылась его фигура, и изо всех сил старалась, чтобы никто этого не заметил, то после десятого подолгу сижу на любимой скале и почти не отрываю взгляд от горизонта. Глядя на лицо Леннона, день ото дня сереющее всё сильнее, и слушая его всё менее убедительные оправдания, на меня нашла такая апатия, что даже голод перестал тревожить. Мои руки, ноги и мозги стали ватными.

Каждый день, засыпая под урчание желудка, я думаю не о еде, как раньше, а о том, где сейчас Альфа? О том, что он, вероятно, нуждается в нашей помощи. Вдруг поранился и не может идти? Вдруг сорвался в пропасть? Не выдержал схватки с медведем? Волком? Или Хромой на него напал?

Он возвращается на семнадцатый день.

Происходит это на рассвете, в то время, когда большая часть лагеря ещё спит. Меня будит гомон, слишком громкий, чтобы от него можно было спрятаться за тонкими стенками палатки.

Леннон соображает быстрее меня:

– Альфа! Он вернулся! Господи, наконец-то…

Ему достаточно двух секунд, чтобы выпрыгнуть из палатки. Мне требуется больше времени, но и я выбираюсь из неё с ультразвуковой скоростью.

Его высокая фигура, уже окружённая людьми, вызывает у меня непонятные, но интенсивные эмоции. Мне едва удаётся их сдерживать: слёзы и радость одновременно.

Он выглядит уставшим и похудевшим. Волосы на его голове так сильно отрасли, что он совершенно не похож на себя: больше не страшный, не пугающий, он… чёрт возьми, красивый.

Настолько, что ладони девушек, активно ночующих в хижинах остальных парней нашего коллектива, трогают его за руки, спину, грудь.

А он даже не улыбается.

Его лицо не выражает никаких эмоций, когда он смотрит на меня. Вернее, оно не выражает никаких положительных эмоций. А за усталым безразличием как будто прячется ненависть. И злость.

Леннон хлопает его по плечу, потом с чувством и долго обнимает. Альфа не отвечает. Стоит, как истукан, и когда Леннон, словно почувствовав свою неуместность, устраняется, он смотрит на него точно так же, как на меня: с пустотой, прячущей неприязнь.

– Мы хижины построили, – голосом провинившегося школьника докладывает ему Леннон.

Альфа кивает.

– Молодцы.

Когда я вижу бегущую к нам со всех ног Цыпу, мне хочется, чтобы земля разверзлась и поглотила её. Не знаю, по какой причине, но во мне совсем нет соучастия к её беде. Она как вызывала у меня раздражение, так и вызывает.

Нет, раздражение – не то слово. Оно слишком недооценивает торнадо, закручивающее и рвущее меня, когда его руки обнимают её в ответ, когда его потрескавшиеся губы улыбаются ей.

Он не единственный парень в лагере. Есть и другие. Леннон, например. До того, как Альфа ушёл свершать правосудие, Леннон успел ночью «погреть» многих девушек, и Рыжая в их числе. Но с тех пор, как я приняла его приглашение ночевать в палатке, он даже не флиртовал ни с кем, шутил максимум. И мне нравится то, как он всегда следит за разделом рыбы во время ужина: первые в его списке нуждающихся всегда мы с Рэйчел. И он укрывает меня ночью своей курткой. И провожает в туалет, если мне вдруг захочется. И включает музыку, которая мне нравится. Он отдал мне свой шампунь и дезодорант, потому что я лишь однажды сказала, как здорово пахнут его туалетные принадлежности. А ещё у нас одинаковые бутылки для воды. Были. Альфа же забрал мою.

Да, когда собирался на казнь, подошёл как ни чём не бывало и сказал:

– Э…м. Ты не дашь мне бутылку?

– Какую ещё бутылку?

– Ну, для воды. Мне в лес нужно далеко. Не везде есть ручьи.

– А у тебя нет своей?

Он отрицательно покачал головой.

– В моём рюкзаке бутылки не было. Может, и была, но…

Намекнул, что украли. И я с ним в общем-то согласна: узнав его за все эти дни, понимаю, что уж кто-кто, а он не мог собрать свой рюкзак и не положить в него ёмкость для воды. И вот именно его бутылка должна была быть вместительной, прочной и долго сохранять температуру. Как у Леннона и у меня.

– Хорошо, – согласилась я. – Бери мою. Я сегодня на кухне дежурю.

– Знаю.

Я отвязала бутылку от петлицы на джинсах и направилась к ручью.

– Пойдём, я вымою её.

– Не думаю, что в этом есть необходимость, – заявил он. – Я наберу воды сам.

Я развернулась и посмотрела на него, намеренно подчёркивая своё недоумение:

– Я же пила из неё!

– И что? Твои слюнные железы выделяют яд?

Мне тогда это понравилось. Ну, факт его готовности пить из моей бутылки, не помыв её после меня. Он как будто о чём-то мне сообщал, о какой-нибудь особенности. Словно бы я не просто одна из девушек в лагере, за кем Вожак должен присматривать и не выделять, а такая, которая выделилась для него сама собой, и он ничего не может с этим поделать, как бы ни старался.