– А почему те, у кого не будет детей, станут завидовать тем, у кого они будут?

– Мужчины, потому что их гены умрут вместе с ними, а женщины… женщины просто рождаются со встроенный одержимостью младенцами.

Леннон не впервые так на неё смотрит – словно только что увидел. Вечно у него особая реакция на её откровения.

– А ты? В тебя встроена эта одержимость? – как-то с придыханием уточняет у неё.

– В меня? – повторяет за ним Рыжая и запрокидывает голову чтобы деланно похохотать. Но у неё очень плохо это выходит. – Я исключение.

Мне бы очень хотелось понаблюдать за реакцией Леннона на эти слова, но наше сумеречное три вдруг посещает четвёртый персонаж.

– Эл! Эл, можно тебя на пару слов?

Я вылезаю из палатки с неохотой не только потому что согрелась внутри, а снаружи уже прохладно, но и потому что незваный гость – Цыпа.

– Альфа ногу поранил, вот тут, – показывает на внутреннюю часть своего бедра на пару сантиметров ниже паха. – Я думаю, у него инфекция. Там всё красное и опухло.

– И что?

– Я знаю, у тебя есть лекарства.

– И?

– Дай мне их.

– Нет. Если он поранился, пусть сам придёт и возьмёт, что нужно.

– Он не придёт, ты же знаешь. Когда я заметила у него эту рану, мне аж дурно стало, а он говорит – царапина.

Заметила? Серьёзно? Он что, при ней раздевается вот так, до трусов?

– Хорошо. Сейчас найду мазь с антибиотиком, – обещаю ей, но не обещаю отдать её.

Мой план – отнести ему тюбик с мазью самостоятельно. Он ведь говорил никому не отдавать лекарства.

Но стоит мне вылезти из палатки с мазью в руке и сделать шаг, как она встаёт поперёк пути:

– Давай, я отнесу.

– Я сама, – завожу руку за спину, потому что Цыпа едва ли не вырывает у меня тюбик.

– Эл…

Она опускает руку и делает шаг назад.

– Он не хочет тебя видеть.

– Неправда.

– Правда. Поэтому и от мази отказался. Сказал: «Не трогай её, она занята».

– Занята чем? – не понимаю я.

Цыпа многозначительно кивает на палатку. И только тут до меня доходит.

– Ничем таким мы не занимались! – тут же вспыхиваю.

Цыпа пожимает плечами, вынимая мазь из моей руки.

– Занимались – не занимались… мне-то что? Мне всё равно, поверь. Это Альфа сказал, что не хочет тебя видеть. А мне главное – помочь ему. Рана и впрямь нехорошая, если бы ты увидела, сама бы это поняла.

Daughter – Burn It Down

Следующим утром он бреется, всё-таки закрепив зеркальце на выступе в камне. Цыпа стоит рядом, прижавшись щекой к тому же валуну, и с блаженной улыбкой вглядывается в его худое лицо.

Я иду так медленно и так тихо ступая по песку, что они не слышат меня. То ли океан слишком сильно шумит, то ли они так увлечены друг другом, что внешний мир становится незаметным. Приближаясь, я слышу обрывки фраз их беседы. Они иногда смеются и явно получают удовольствие от общения.

– Нет, не помню, – говорит он. – Если бы мог вспомнить… было бы намного проще.

– Думаешь? А может, память нам стёрли, чтобы не усложнять? Не отвлекать на ненужное? Если это военные, то зачем им стирать нашу память?

– Чтобы тоска по прошлому и близким людям… любимым, не мешала выживанию?

– Ну… такое возможно. Но всё-таки, мне кажется, это больше похоже на социальный эксперимент. Если бы мы были проектом военных, то в качестве участников выбрали бы лучших… ну, в плане здоровья и не только физического. Но ты заметил, что примерно половина общества пассивны? Они принимают, что есть, и даже если у них и имеется мнение или несогласие, они выбирают путь бездействия? Даже голод и лишения недостаточные стимулы для них. Очень многие смиренно ждут конца или хоть какой-нибудь развязки. Такое чувство, что изначально проект был разработан для людей с психическими проблемами, но потом, по ходу пьесы, в группу ввели и других, здоровых. Причины, по которым это могло произойти, настолько разнообразны, что… эта версия кажется очень реальной.

– Самой реальной…

Я впервые слышу, чтобы он говорил так мягко. Не приторно, а именно мягко, спокойно, обволакивая голосом. Он расслаблен, как расслабляются обычные люди, и поэтому так человечен. Я замираю на месте и не решаюсь окликнуть их. Потревожить мир, в котором ему так хорошо и спокойно в данную минуту мне кажется неправильным. Он сделан из плоти и крови, как и все мы. У него есть нервная система, перегруженная тревогами, вопросами и заботами, как и у всех нас. И он, как все, устаёт. Ему, как всем нужен отдых и комфорт. Если не в быту, то хотя бы в общении. И Цыплёнок помогает ему в этом.

Как только он заканчивает с бритьём, Цыпа резко оттолкнувшись от камня делает к нему шаг и прижимает ладонь к его щеке. Когда он поднимает в ответ свою руку, я отворачиваюсь.

Жду, пока они закончат.

– Тебе чего? – окликает меня Цыпа.

– Мазь, – говорю ей, не глядя.

Она подходит ко мне и тихонько говорит:

– Я позже отдам. Одного раза мало, сегодня ещё вечером помажу ему там… и завтра, может быть, ещё разок.

– На упаковке написано минимум семь дней… если рана глубокая.

– Значит, семь дней, – согласно кивает она.

– И я думаю, по утрам тоже нужно. Дважды в день минимум.

– Утром я уже тоже помазала, спасибо.

Альфа даже не поворачивает в мою сторону голову за всё время этого разговора. А у меня и к нему есть вопрос по поводу огорода. Если возле землянки была яблоня, значит, могли быть и другие растения, которые он в спешке не заметил. Даже если их плоды сгнили, мы могли бы собрать семена и высадить весной. Не знаю, как другие, а я очень страдаю без овощей.

– Альфа, можно задать вопрос?

Он отвечает настолько не сразу, что я покрываюсь мурашками и успеваю вспотеть ладонями. Ветер внезапно становится холодным, и я понимаю, что и ткань футболки возле подмышек вся мокрая. Господи, я что, боюсь его что ли?

Наконец, Вожак позволяет:

– Спрашивай.

Как бы он ни старался, чтобы его голос не выдавал эмоций, сегодня у него плохо это получается. Я ощущаю каждым пупырышком вспученной на руках кожи, что вызываю у него неприязнь.

– Я бы хотела узнать, где именно находится та землянка.

– Нет.

– Тоже очень хочу яблоко… попробовать.

И вот теперь, он поворачивается и удостаивает взглядом, но не меня – Цыпу.

– Разве Альфия тебе не дала одно?