— Дуй! — разрешил Карпухин. — Отдувайся! — наказал он через две ступеньки. — Надуй начальство! — слышалось снизу.

Похоже, что и о продувной бестии было сказано, но Саша уже вошел в кабинет Куликова.

Борис Юрьевич, бочком устроившись на стуле, жался ухом к телефонной трубке.

— Садитесь, — кивнул он на диван.

Глушко сел. Громкие часы хладнокровно маршировали в углу. От ковровой дорожки на полу к единственному окну тянулась пыль по солнечной ниточке. На вешалке просыхала фетровая шляпа с потными разводами.

— Одну минуточку, — не поворачиваясь, извинился Куликов, — хочу с Главснабом поговорить. — Прижал трубку плечом, подпихнул к себе пачку сигарет. — Там одна женщина работает. Она, спасибо тебе, в поезде заболела в прошлом году. Ее сняли с поезда и здесь оперировали по какой-то части. — Замолчал, послушал трубочку. — И она помнит про нас до сих пор и помогает нам, спасибо тебе. — Да! — закричал он в трубку. — Лидия Ивановна? Здравствуйте! Это Куликов говорит. Да, да, опять Куликов. Как — что понадобилось?! Так уж прямо и понадобилось! — он был доволен, что его хитрость быстро разоблачили. — Насчет здоровьица хотел узнать, вот и вся надобность. Насчет драгоценного… да… — Куликов изворачивался, напоминая бойца на ринге во время показательной встречи, когда предопределена боевая ничья и когда нужно соблюсти красивую форму боя. — Ну вот и хорошо, вот и почтенно! Остужаться вам ни в какую нельзя, это я вам как штатный медработник… — он прыснул, отгородясь от трубки ладонью. — У вас жара? А у нас прохладно, — провел рукой по потному лбу. — А больным-то каково?! Больным-то, а?! Ведь, можно сказать, босые ходят. Как — почему? Тапочек нет. Я тут, спасибо тебе, бился, бился — не вытанцовывает с тапочками. Ага… Вот-вот… Дай, думаю, у Лидии Ивановны насчет здоровья спрошу. Насчет драгоценного-то, да… — Куликов подмигнул Саше поголубевшим глазом, откинул со лба мелкую седую челку. — И всего-то нужно пар шестьсот. Во-во! Размер? Давайте самые большие, на самую почтенную ножку. У нас народ, спасибо тебе, крупный, в следу большой… Вот уж обязан, вот уж обязан, век не забуду! До свиданьица, до скорого! А остужаться я вам, как штатный медработник, не советую…

Борис Юрьевич покивал головой и трубочку положил заботливо, с хитрым подобострастьем.

— Вам что? — спросил у Глушко и вдруг рассмеялся — А зачем они мне, маленькие тапочки? Их сразу бабы, санитарки да сестры, по домам растащат. А так — пусть шлепают в сорок пятом номере. Далеко не уйдут! Вам что? — прервал он себя, став серьезным.

— Вот что, — начал Глушко, не разделявший радости Куликова. — Вы нас поселили черт знает в какой комнате, — поймал ускользающий взгляд Бориса Юрьевича и посочувствовал: — Ладно, у вас работы хватает. Мы этот колумбарий отремонтируем сами. От вас нам нужны инструменты и материал.

Борис Юрьевич быстро перекидал пачку бумаг с одного конца стола на другой. Внезапными налетами маленьких серых глаз пытался обнаружить на лице Глушко спрятанную усмешку или какую ядовитость. Но усмешки не было. Заместитель по хозяйственной части встал — оборвалась пыльная ниточка от окна — и начал мягко скользить по ковровой дорожке.

— Значит, известковый раствор, — прикидывал он, — пигменты, олифа, маховые кисти и всякая мелочишка. А? Ведь это же идея! Это же метод! Вас публиковать нужно, потому что это про-грес-си-вно!

— Когда начнем? — спросил Глушко деловито, хотя и был доволен, что так легко удалось договориться.

— Господи, все готово! — воскликнул Куликов. — Все в вашем же корпусе, который мы никак, спасибо тебе, не отремонтируем! — Он остановился перед Сашей, задумался на секунду. — А хорошо бы вас на весь корпус приспособить! Врачебно-молодежная стройка, а? Освоили бы, как под флейц или торцовку окрашивать. Смежные профессии, а?

Глушко оставил Куликова в раздумье. Тяжелые медные секунды неслись ему вдогонку.

Около ворот в тени проходной покрикивал на посетителей сторож дядя Миша. Голуби озабоченно семенили по асфальтовой дорожке.

И вдруг — смех Карпухина. Виталий топтался около скамейки. Едва доставала ему до плеча сестричка из детской хирургии. Валя тоже топталась.

У нее большие глаза. Глаза у девчат как стихи: если они запоминаются с первого раза — значит, это и есть красота. Глушко сразу обратил внимание на эту девушку. Надо поговорить с Виталькой. Человек ежесекундно рискует пройти мимо настоящей красоты. Жизнь усложняется, красивого много, и людям все больше не хватает зрения.

У окон детского корпуса стоят родители. Дети вылезли на подоконники, смеются, жуют гостинцы.

— А ты спрячь, спрячь жамочки-то! — слышится от окон.

— Витя, без упроски не ходи, не становись на ногу!

— Вот и пойдешь в школу осенью, подлечат когда, а нам документы туда надо отдать.

В отделении раздавали обед. Из столовой доносились шумные голоса малышей, крики, стук посуды. Дети любят эти часы. Больница в обеденное время перестает их пугать. Она как будто теряет свое казенное обличье, чего не всегда можно добиться игрушками и другими хитростями.

Микешина стояла у двери палаты. Пустые, словно отключенные от мозга глаза.

— Спит? — спросил Глушко.

Людмила Сергеевна не ответила. Он прошел в палату. Закутанный в одеяло Петька спокойно посапывал. Глушко осторожно развернул его и пощупал животик. Радоваться рано, но пока все идет хорошо. Мать молча стояла за его спиной, и от ее неподатливой молчаливости Саша чувствовал себя в чем-то виноватым.

— Рвота была?

— Нет.

Вчера во время операции Глушко испугался, увидев синюю кишку. Помогавший ему дежурный хирург кивнул: участок нежизнеспособный, надо удалять. Коля Великанов, Христом-богом выпросивший у сестры стерильный халат, тщетно пытался отогреть кишку горячими салфетками — иногда помогает. Глушко испытал настоящее вдохновение. Операция ладилась. Он сам чувствовал, какими быстрыми стали его большие руки. После операции Саша собирался подробно рассказать обо всем матери. Но его встретили в приемном покое равнодушные, потусторонние глаза. Она сидела на кушетке и односложно отвечала на вопросы хирургов. Медицина — наука оставаться добрым. Саша, подбирая слова помягче, сказал ребятам, что мать, наверное, еще потрясена, не может отойти.

— Странная, — согласился Великанов.

Это было вчера.

А сейчас Саша смотрел на ее руки. Округлые, еще не состарившиеся, они были грязны и неприятны.

— Молодец, Петька!

— Сан Саныч, а я проснулась, — доложила хорошенькая Ирочка, соседка Петьки.

— Прекрасно, а почему глаза закрыты? — засмеялся Александр Александрович.

— Я их забыла открыть.

— Не забывай, а то без обеда останешься. Вон на тумбочке стынет.

— Она и утром ничего не ела, — тихо заметила Микешина.

— И нет, и нет! — возразила Ирочка. — Я сладостями увлекалась. Папка принес.

— Это вредное увлечение, — назидательно произнес доктор.

Ирочка стала серьезной.

— Я Петьке отдам конфеты.

— Вот и разлюбезное дело, — согласился доктор. — Петька будет