столбняка была, по-видимому, совершенно ясна, педиатр принимает его за менингит. В связи с тем, что у мальчика плохо открывался рот, вызвали на консультацию хирурга. Хирург посоветовал направить больного в город, в стоматологическую поликлинику. Родители опаздывают на прием, и мальчик случайно попадает к нам. Драма родительского доверия и, к сожалению, врачебного невежества.

Великанов задумался, глядя на добродушное, полное лицо Кондратьева. Он уже достаточно хорошо себе представлял, что будет дальше. Оргметодотдел поручит кому-нибудь прочитать в этой больнице лекцию о столбняке. Врачу выдадут такую бумажку: тема лекции, количество слушателей, подпись главного врача. Потом организуют конференцию на месте или вызовут виновных в область.

У Великанова испортилось настроение. Его разбирала злость на врачей, не потрудившихся задуматься над грозным заболеванием, от ранней диагностики которого зависит жизнь больного. Он увидел в прищуренных глазах Кондратьева не только беспокойство за судьбу ребенка, но и удивление: чему же вас учили, дорогие товарищи.

А хирургией в этой больнице занимается сам главный врач, Дмитрий Иванович Зарубин.

Ну, Зарубин, отвечай! Не кажется ли тебе, что этот случай пострашнее истории с Золотаревым?

Кондратьев сидел за столом и писал назначения мальчику. Сестра и санитарка суетились в ванной комнате. Великанов протер усталые глаза. Пусть простят его медики, которые не спят ночами, готовые по первому зову чернотропом добираться в отдаленную деревню. Пусть простят его за этот суд врачи, похожие на солдат: они, зная цену каждому своему шагу, не называют каждый свой шаг подвигом.

— Положите мальчика в отдельную палату, — распорядился Кондратьев.

За спиной Великанова грохнула дверь и послышались голоса. Николай вздрогнул: таким невероятным в этом помещении, почти хулиганским был звук гитары и смех Карпухина. Кажется, ребята вернулись с вокзала.

Кумушки коммунальной квартиры

вскоре услышат, как в достославные

времена девушки не ходили

в одиночку в ресторан,

и не заказывали вино, и не заголялись

выше колен, и не курили

на виду у всех

Под окнами гостиницы машины делали разворот, пятились к стоянке и затихали у тротуара. Нарастающий вечерний шум города вызывал желание закрыть окно, но она продолжала стоять, вглядываясь в неторопливых прохожих и все еще надеясь увидеть Великанова. Она стряхнула пепел в цветочный горшок, стоявший на подоконнике, и заметила поверх земли серый высохший чай — цветок давно не поливали. Кто-то остановился около ее двери. В коридоре хрипло закашляли. Великанова поняла, что ошиблась, — это в соседний номер. У нее громко стучало сердце, она присела на стул. Хлопали дверцы такси под окнами, доносились голоса из коридора, но она уже больше не надеялась. Внимательно оглядев себя в зеркало, вышла из номера и спрятала ключ в сумочку. Дежурная сказала ей: ресторан внизу. Великанова спустилась на первый этаж.

В переднем зале проход между колоннами заставлен стульями. На белоснежных пустых столах торжественно замерли разноцветные флажки.

— Зал не обслуживается, — зачем-то предупредила официантка.

Великанова прошла дальше, выбрала у окна столик, куда не так надоедливо доносилась отвратительная музыка оркестра.

Чувствовалось, что в ресторане во время его недавнего ремонта полюбовно, без особых жертв поладили новые и старые вкусы: новое испросило себе низкие столики, цветные стены, изящные светильники; старое оставило за собой массивные колонны и вычурную лепнину на потолке, разбитом квадратами кессонов.

Просмотрев меню, Великанова заказала салат и сухое вино. Есть не хотелось. Она смотрела на посетителей, входивших в зал. Незнакомые лица наводили на нее тоску. Она не ждала Николая, но против воли поглядывала в ту часть зала, откуда неторопливо заходили люди.

Город ей и на этот раз не понравился: пыльный, старинный, с традициями, которые, как везде, смешны и наивны.

В тот год, когда они с Великановым впервые сюда приехали, она только и слышала о замечательных классиках русской литературы, выросших на этой земле.

И все-таки Великанова согласна здесь жить. В редких письмах от мужа она в последнее время почувствовала какое-то смятение. Он как будто стал тяготиться деревней, высказывал неудовольствие своей работой, не дававшей ему возможности углубленно изучать любимый раздел медицины. Великанов слишком горд, чтобы признаться, насколько была права Тамара, уговаривая его бросить все и уехать в Краснодар. Он боится выглядеть смешным, поэтому она не стала дожидаться его раскаяния и, убедившись, что с ним творится что-то серьезное, приехала сюда.

Правда, совершенно очевидным стало и другое: он разлюбил ее. Но Великанова знала своего мужа: если его рассудительность подавила в нем всякое чувство к ней, то эта же рассудительность должна навести его на размышление, как только она намекнет, что намерена обратиться к его начальству…

Официантка принесла салат и вино в графине, напоминающем посуду химиков. Великанова попробовала из рюмки. Вино холодное, да и вкус, если говорить честно, неожиданно хорош для такого ресторана и для такого города. Какая-то старуха за соседним столиком — потомственная классная дама — бросала на нее гневные взгляды. Великанова смотрела поверх рюмки на кружевной ее воротник, и у старухи, не донесенная до рта, дрожала ложка. Тамара Ильинична вполоборота повернулась к ней и положила ногу на ногу. Узкая юбка не удержалась на коленях. Великановой доставляло удовольствие думать, что старуха лишилась аппетита. С тех пор как в жизни заметнее стали перемены, на глаза все назойливее попадаются классные дамы и наставники, готовые по любому поводу припомнить добрые старые времена. Она убедилась, что и собственные ее родители, наградившие свою дочь обостренным чувством нового, с годами становятся консерваторами и моралистами. В Краснодаре они не уставали выговаривать ей: ты ведешь легкомысленный образ жизни. И когда до них дошли слухи о ее связи с Файбусевичем, родители принялись настаивать, чтобы дочь вернулась к Великанову, хотя три года назад их злили громкие слова мужа о долге человека и о его месте в жизни. Допустим, с практической стороны старики оказались правы, так как скандал в музыкальном училище грозил оказаться громким, но все-таки ей досадно было видеть, что отец, некогда обвиненный в космополитизме и любивший называть себя страстотерпцем, этот оригинальный музыкант, в сущности, ничем не отличается от обывателя. Но свой консерватизм он называл убежденностью.

Оркестр играл польку Штрауса. Никто не танцевал. В этом городе не принято танцевать в ресторанах. Да и было бы уморительно, если бы сидящие здесь стали танцевать этот старинный танец.

Старуха подозвала официантку и заказала еще что-то. Она сердито жевала впалыми губами и комкала в руках бумажную салфетку. Великанова улыбнулась ей по-соседски, надеясь, что у старухи, как писали в старых романах, разольется желчь. Не выдержав поединка,