Тот стоял с другой стороны пожарища.

– Не надо, – ответил он боссу. – Давай сюда!

Вадим побежал к штурману и, как только обогнул грузовик, тут же заметил три тела, лежащие рядом. Пилот, штурман и механик. Разметав в стороны руки, они, казалось, не подавали признаков жизни. Но вот один из разбившихся чехов шевельнулся и повернул лицо в сторону Вадима. Пилот узнал Алеша Дубчека.

Вадим Нестерчук

– Что случилось? – спросил украинец, наклонившись к чешскому гонщику.

– Да погоди спрашивать! – крикнул штурман. – Надо оттянуть тела.

– Остальные тоже живы, – сказал он, когда пострадавшие оказались на безопасном расстоянии от грузовика.

– Я их вытянул, – проговорил очнувшийся Дубчек на английском.

– Слава Богу, – вырвалось у Вадима. – А сам-то как? Встать можешь?

Алеш попробовал подняться, но тут же застонал от боли:

– Не могу! Что-то не так со спиной.

Вадим покачал головой. Если Алеш получил перелом, то дело обстояло неважно.

– Поймал крышу, – выговорил раненый чех. – Не знаю, как это произошло.

Он перевел дыхание и снова заговорил:

– Ехали быстро. Я выскочил на эту трассу и поехал прямо. Решил махнуть по шоссе. Думал сэкономить время. И вот тебе, сэкономил.

– Не крути головой, – сказал Вадим. – Кто знает, что там у тебя с шеей?

– Думаю, с шеей у него все в порядке, если разговаривает, – заметил штурман.

Они не сразу услышали шум вертолетного двигателя. Мелкими серо-желтыми смерчами закружился вокруг перевернутой машины феш-феш. Неподвижный Дубчек уставился на медиков, десантировавшихся из вертолета местных ВВС, арендованного организаторами гонки. Взгляд словно застыл, зрачки расширились. Вадим подумал, что Алеш теряет сознание. Гибнет на глазах конкурентов. И тогда украинец принялся трясти лежавшего на песке человека за плечи. Алеш повернул голову и улыбнулся: – Я в порядке, дружище.

– Что здесь происходит? – Между чехом и Вадимом, как будто сам собой, образовался микрофон французской съемочной группы. Камера была тут же. Ее объектив, как наглый соглядатай, с любопытством рассматривал место аварии и лица пострадавших. Чех скривился, словно от боли. Он, откровенно говоря, ненавидел, когда оказывался в центре внимания в тот момент, когда был слабым и немощным, когда надежда на победу ускользала от него. Испарялась, как бензин, пролитый на горячий песок.

А Вадим поймал себя на мысли о том, что сейчас ему нравится быть в центре внимания. Он попытался взглянуть на себя со стороны и увидел стройного подтянутого человека неопределенного возраста, в оранжевом комбинезоне, занятого спасением пострадавшего товарища. Вадим представил себе, чтó именно видит французский оператор на мониторе видоискателя. Клубы пыли в лучах белого жестокого солнца. Разбитый грузовик. Жертвы катастрофы, с отрешенными лицами. И сосредоточенные лица их спасителей с припудренными пылью лицами, на которых струйки пота, словно горные реки, прокладывали себе дорогу через пустынный мэйк-ап. Оператор работал быстро и четко, меняя позиции и ракурсы. «Я снова буду в новостях», – подумал украинец не без удовольствия, и тут же принялся отгонять прочь тщеславные мысли. Тщеславие коварный попутчик. Оно похоже на неправильно выставленное зеркало заднего вида, в которое постоянно заглядываешь, чтобы увидеть свое лицо, вместо того, чтобы следить за дорогой. А заглядевшись на себя, можно пропустить удар в задний бампер своей машины.

– Поднимите его и несите, – крикнул журналист, – помогите врачам!

– Кто? Я? – переспросил Вадим и тут же схватился за край носилок, которые крепкие чернокожие санитары уже просунули под стонавшего Алеша. Жесты и движения Вадима были широкими, заметными издалека. Когда чеха наконец пристроили в десантном отделении «медэвака», украинец пожал сопернику руку и после этого обнял его. Оператор снял, как вертолет поднимается вверх. Теплый воздух опасно посвистывал, разрезанный винтами. Как только машина исчезла в облаках пыли, разбавленных лучами жаркого светила, журналисты тут же бросились прочь от перевернутой машины. Через несколько секунд их вертолет, небольшая стрекоза с опознавательными знаками французского телевидения, поднялся из-за шоссейной насыпи. Со стороны Вадима его не было видно, во всяком случае, до момента взлета.

– Отличный кадр! – говорил оператор, просматривая отснятое видео. – Клубы песка, и этот парень в оранжевом. Ну просто кино!

– Это круче, чем кино! – улыбнулся журналист. – Это жизнь.

Вертолет растворился в белесой дымке.

Империя растянулась на север и юг континента, она за каких-нибудь сто лет выросла из тесной одежки околиц Куско до размеров огромного государства. Так семя, брошенное в землю, впитывает в себя всю ее силу и живительные соки, а потом пускает росток, из которого вырастает дерево. Природе могут понадобиться годы, чтобы мощный ствол начал давать тень усталым путникам, а крона прикрывала их от дождя. Империя служила домом для миллионов людей. Великий Инка Пачакути, как о нем говорили, был не только жестоким воином, но и милостивым правителем, давшим равные права всем народам, если те желали вместе выращивать общий дом и общий сад под названием Тавантинсуйу. Золотой сад в Кориканче был всего лишь символом благополучия и гармонии людей, любивших свободу в виде сознательного выполнения своих обязанностей перед родиной. И только с приходом чужеземцев в высоких металлических шлемах люди почувствовали, что были несвободны. Оказалось, что родина и Великий Инка означают примерно одно и то же. Умирая на поле брани за родину, падая без сил на потрескавшуюся, высохшую без дождя пашню, они думали, что защищают империю и самих себя. Новые хозяева земли объяснили им: родина – это не люди, родина – это император. Чем больше крови упадет на землю, тем легче ее потом возделать. Свободу легче оценить в деньгах, чем с помощью абстрактных эталонов измерения. И это, в конце концов, сработало.

Солдат, которого Чинча встретил на ночной улице, долго искал своего нового хозяина. Воинам не пристало страшиться будущего, но когда солдат понял, что Чинча исчез и, быть может, навсегда, то его охватил страх. Тавантинсуйу распадалась буквально на глазах, и он чувствовал этот распад каждой клеточкой своего крепкого натренированного тела. В ту ночь, когда солдат увидел Чинчу, он размышлял об очевидности неочевидного. Понимание законов мироздания смешалось в его голове с непониманием своей роли в этом меняющемся мире. Архитектор – «архитектор! как это было важно!» – показался ему тем, на кого можно было опереться в новой и непонятной реальности. У солдата, как у нового дома, появился фундамент. Имя ему было – Чинча. И теперь, когда он исчез, исчезла и надежда. Воин почувствовал, что надежный и твердый камень, за который он, повисший на скале безвременья, держался изо всех сил, расшатался и вывалился из своей ниши, и теперь, живой и неживой, они вместе летят в пропасть. Надежда, где ты? Она лишь в том, что пропасть не имеет дна, и впереди у солдата была бесконечность свободного полета.