чего не замечал. — Неужели период вегетации кончился?» Цифры последних дней говорили, что клевер перестал расти. Виктор заходил по кабинету. Покосился на стенд с прошлогодним снопом клевера. Если сюда поставить сноп нынешнего…

— Вот черт! — выругался он вслух.

— Ты о чем?

В кабинет вошел Чухонцев.

— Да вот, — кивнул Виктор на стенд с клевером.

— Ничего нового не пришло тебе в голову?

— Есть кое-какие соображения.

— Я посылал раствор подкормки на анализ в лабораторию…

— В нем не найдено никаких изменений. Обычные составляющие его вещества.

— В почве тоже ничего?

— Никаких изменений.

— Так в чем же дело? В чем? — Чухонцев обхватил голову руками. — Я много раз ставил в колхозе опыты по применению извести с коровяком. Вносил смесь в почву, замачивал семена, сеял густо, рядками, и редко, квадратами, сначала мне не удавалось, а в прошлом году удалось. Ведь вот он — клевер — свидетель! — указал Чухонцев на стенд. — Может быть, при замачивании в растворе извести с коровяком в семенах образуется ростовое вещество? Ты скажешь, что это не более чем догадка. Но что делать? Такая уж наша работа — выдвигать догадки и проверять их одну за другой…

Виктор вспомнил: года два назад писали о некоем ростовом веществе и, захлебываясь, восторгались; будто бы нашли его в нефти — в тягучих и вязких нефтяных смолах; оно органического происхождения, и где бы его ни вносили, все росло как опара на дрожжах. Но кто, когда выделил это вещество здесь, держал в руках пробирку с ним — он, Чухонцев, Николай Иванович? Догадка… Это еще не подтверждение.

— Но клевер твой больше не растет, — доложил он.

— Вре-ешь! — закричал неожиданно Чухонцев, вздувая жилы на горле.

Виктор попятился, задел ногой стул и удержал его рукой.

— Ты все врешь! — кричал Чухонцев. — Клевер не успел набрать своей силы! Он должен расти! Ты ошибаешься!

— Посмотри записи, — Виктор совал ему в руки тетрадь.

— Что записи? Написать можно все.

Он никак не мог примириться с этим известием, но, взглянув на Виктора, поутих, сбавил тон.

— Никому пока ничего не говори, — попросил. — Я сам понаблюдаю за клевером. В науке все бывает. За удачами следуют неудачи. Подождем еще неделю и тогда уже будем делать выводы.

Виктор согласился с этим предложением.

— Если нас с тобой постигла неудача, в будущем мы займемся новой темой. Знаешь, как плохо в колхозах с семенами трав? Вот костер безостый. Дает он по восемьдесят центнеров сена с гектара; на силос полторы-две тонны зеленой массы. Да вот беда, подсевать его нечем: на семенных участках собирают на четвертый или пятый год по шестнадцать — двадцать килограммов семян.

— Негусто, — отозвался Виктор.

— Сравни-ка с сорняками. Куст полыни рассевает сто тысяч семянок. Один куст!

Виктор загорелся.

— А гулявник? — перебил он. — Семьсот семьдесят тысяч семянок с куста!

— Вот видишь.

Семьсот семьдесят тысяч. Виктор назвал эту цифру и сам удивился. Когда-то на лекции он услышал ее; память держала цифру подспудно, и вот она выплыла в памяти и удивила его. До чего плодовиты сорные растения! Но все-таки он пока не понимал замысла Чухонцева.

— Но при чем тут сорняки?

— А притом, что, может, у костра безостого или у другой окультуренной травы есть дикие сородичи с такой плодовитостью. Если мы передадим это качество культурному растению, представляешь, какую получим выгоду?

Чухонцев повеселел и, довольный собой, потирая руки, заходил по кабинету.

2

К Виктору приехала Талька и, веселая, пышущая здоровьем, повела себя самым решительным образом: расспросила его, чем он занимается, заставила показать ей клевер, стоявший на стенде в агротехническом кабинете, и тот, который рос на участке, слушала и смотрела с интересом и, блестя влажными от восторга глазами, влюбленно говорила:

— У нас девчата никак не могут поверить: ты и вдруг — ученый.

Талька не завидовала ему, нет, она радовалась за него и была чуточку горда, что сразу же, как только увидела его, почувствовала в нем человека, у которого большое будущее. Недаром она ждала необыкновенного в своей жизни, надеялась, верила и с замиранием сердца думала: придет и ее час, явится и ее суженый. Стоя рядом с Виктором, она прижмурила глаза и сладко потянулась всем телом, слегка приподнимаясь на носочках.

— Проводи меня.

— Ты далеко идешь?

— В Коломино, — назвала Талька деревню в двух километрах от Вязникова.

Он повел ее напрямик через лес. На небольшой, заросшей пыреем поляне Талька остановилась. Ветер сюда не долетал, было тихо и глухо. Метелки пырея торчали недвижимо, подрост устилал поляну ковром. На солнечной стороне, как клуша над цыплятами, растопырилась над дичками жимолость; от нее наплывал дурманящий запах. Высокие ели караулили тишину. Талька заробела отчего-то, оглянулась на Виктора.

— Наши девки говорят: влюбилась я в тебя. А я и сама не знаю, что со мной… — В глазах ее проступила решимость: — Ну и пусть себе говорят.

Она подошла к нему, положила руки на плечи, отважно обняла и, прижавшись всем телом, жарко поцеловала его в губы. Виктор близко увидел ее глаза. У Тальки получилось это просто и естественно и так неожиданно и быстро, что он не успел обнять ее, а когда попытался сделать это, она ловко выскользнула у него из рук.

— Не все сразу… милый Витя.

Талька постояла поодаль, поправляя сбившиеся волосы и искоса поглядывая круглыми, чего-то ждущими глазами. Ему стало неловко. Он ждал любви, он хотел любить; в снах к нему являлась женщина; походкой, станом, лицом она напоминала Веру Александровну и была молода, как Талька, и так же, как она, чем-то неуловимо хороша.

Талька выбрела с поляны на лесную дорогу и пошла впереди, чуть покачиваясь телом. Виктор словно только сейчас разглядел ее гибкое тело, нежную, точно присыпанную пушком шею, покатые плечи, крепкие загорелые руки с ямочками у локтей, суховатые, легко идущие ноги. Захотелось броситься к Тальке, крепко ее обнять, сжать в руках и целовать-целовать, говорить какие-то слова, но он шагал сзади, любовался ее телом, ее девически легкой походкой и заставлял себя умерять шаги и мысли. Поцелуй его Талька сейчас снова, он бы за себя не поручился.

Она шла, баловливо оглядываясь. Глаза ее играли и искрились, звали его; однако за этим зовом проглядывала лукавинка, смешинка. Виктор подумал: игра это, нет в ней ничего серьезного; Талька и поцеловала его просто так, играючись. Он остыл так же быстро, как и загорелся. Талька подождала, словно бы удивляясь тому, что он не отвечает на ее заигрыванья, тряхнула головой, сказала:

— Ну, я побегла.

И, шлепнув его несильно по руке, как водятся, когда играют