Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как и все старики его возраста, Павел Лукич знал, что скоро умрет. Но он, как все люди, надеялся, что это будет не сегодня и не завтра; конец виделся ему как неизбежное, но отдаленное будущее. Иногда он думал о нем, как о последнем слове в письме: допишет его и сам поставит точку. В такие минуты забывалось, что жизнь, как и письмо, может оборваться на полуслове… Отлежавшись, он встал и, держась руками за стены, выбрел на улицу. Жаркий сухой воздух обжег горло. Павел Лукич глотал его, давясь. У него точно открылось второе, глубинное зрение. Ничего особенного не было в двухэтажном кирпичном здании станции с широкими окнами и железной крышей. Но теперь он чувствовал, как какой-то особый, живой и теплый, свет исходит от стен, и радовался, что видит его. Величавое и мудрое спокойствие разливалось от зеленевшего вдалеке леса. Павел Лукич был счастлив уж тем, что мог потрогать рукой притихший у калитки тополь и пройти по мягкой, густо росшей во дворе гусиной траве.
Солнце вызолотило небо. Все вокруг него блестело, сияло и голубело; земля купалась в его лучах. Но вот откуда-то выплыла лохматая туча. Она росла, поднималась выше, охватывала ширь неба. При безветрии и тишине ее движение было грозным. Туча достигла солнца, и на границе света и тьмы расплавленным золотом засияли его лучи. Обильный летний дождь пропрыгал по зеленой земле. Павел Лукич подставил ему лицо и, как в детстве, ловил ртом сладкие и прохладные струи.
Сыпься, дождик, густо
На лук и на капусту,
На рожь и на овес,
Чтоб собрать их целый воз.
Маленьким босоногим мальчуганом бегал он по лужам, разлитым в траве, и, приплясывая, напевал эти слова.
Помнил он и другое:
Дождик, дождик, перестань.
Я поеду на росстань
Богу молиться,
Царю поклониться.
…В ночь, наступившую вслед за ясным и прохладным после дождя вечером, ему привиделось детство. Жили впроголодь. Отца не было. Мать работала по людям. И все-таки это была счастливая пора. Дни он проводил на огороде, в поле, на реке и уже тогда начинал любить свою землю. И когда Вязников пригласил его к себе, был готов к этой работе. Он учился и работал на таких вот, как здесь, опытных делянках и полях…
Ночь была тихой. В темном небе крупинками зерен светились звезды. Павел Лукич ворочался на постели. «И когда только успела пройти жизнь?» Наверно, впервые он подумал, что был крут и жесток с людьми. «Был…» Он ужаснулся этому слову. «Был, был, был, был…» Как будто его уже нет! Он потрогал лицо, руки, грудь. Он — живой. Он был рад, что дышит, думает, печалится, живет.
На короткое время рассвета Павел Лукич уснул.
Утром на заре, поокрепший и освеженный сном, он вышел из дому. Никуда не торопился, просто хотел пройтись, подышать. Березовая аллея повита дымкой. Дымился и луг, ровный, скошенный, уставленный копнами сухого запашистого сена. Павел Лукич набрал полную грудь воздуха и слышал, как вливалась в тело свежесть, как сильнее побежала по жилам кровь. Он шел и думал: «Жизнь может быть тяжелой и невыносимой; она может и совсем не удаться. Но жить — то есть видеть эту зеленую, всю в цвету землю, это высокое голубое небо, то сияющее солнцем, то затянутое тучами, есть, пить, радоваться, печалиться — что может быть лучше этого на земле!»
За лугом и полем, на высоком берегу Выкши виднелось старое кладбище. Березы над ним, освещенные первыми лучами восходящего солнца, зеленели кронами, а внизу под ними за оградками и без оградок стояли пирамидки и кресты. Павел Лукич опять подумал о смерти. Что же она такое? Человек распадается, из него уходит живое начало. Но что оно такое и куда девается потом? Если это сердце, то оно ведь только — как маятник в часах — просто необходимейшая часть организма. Мозг? Это немыслимое сочетание миллиардов клеток, причудливое построение из миллиардов и миллиардов атомов. Они и после смерти человека остаются в движении. Но сохраняется ли в них та информация, которой насыщен бывает при жизни человек? Или смерть — ее гибель и переходит по наследству к поколениям лишь то, что создал, написал, успел передать при непосредственном общении с людьми человек? И умри он, Аверьянов, останется «аверьяновка», а после Богатырева — ничего?
С восходом солнца от Выкши и от всей речной долины потянуло ветром. Березы над могилами зашелестели. За кладбищем виднелось поле; местами на нем проглядывала зелень, но общий тон был светло-желтым. И это соседство вечного покоя с живым, вечно обновляющимся полем было знаменательным. Существует незримая связь между мертвыми и живыми. Например, деревенские жители, как правило, до конца своих дней поминают умерших родителей. Павлу Лукичу никогда не забыть рассказа Лукерьи о том, как она, больная, из последних сил ходила на могилу своей матери; как она еще дорогой на кладбище простила людям все то зло, которое те сделали ей, и хотела только одного, чтобы и они простили ее; как сидела на могиле матери и просила, чтобы мать не очень обижалась на нее за то, что редко приходила к ней: все было некогда за делами и заботами; теперь она больна, скоро умрет и навек поселится здесь.
— Сижу я это, разговариваю, а поле так и волнуется, так и ходит под ветром. Как хорошо-то кругом! И у самой на сердце думка: хоть бы еще немного пожить на земле. Сижу я, вздыхаю и слышу, да так явственно, кто-то вздохнул вместе со мной: «Живи-и, живи-и». Я так и обмерла: мамушка. Она, она — печальница о дочери. И что ты думаешь, после того пошла моя болезнь на убыль, выздоровела я.
Павел Лукич не верил в сверхъестественные силы, но вот это сохранявшееся и после смерти старших родство поколений всегда до глубины души трогало его.
Побывав на могиле жены и сына, матери и своего крестного отца — агронома Вязникова, Павел Лукич отправился в поле.
На участке никого не было. Короткие стебли