– И все равно! – упрямо мотнула головой Алёна.

– Слушай, такой шанс, а? Что ты занудная такая! Неужели тебя не тянет окунуться в неизведанное?

– Не-а. Совершенно не тянет. Ты думаешь, мир – это такая большая игровая комната, да? А там, между прочим, несертифицированные игрушки тоже попадаются. И даже совсем не игрушки.

– А ты думаешь, мир – это такой большой ящик с ячейками, да? – вскипел Макар. – Вроде каталога? Нужное направо, ненужное налево, а неизвестное поглубже, на самое дно, а то, не дай бог, что-нибудь незапланированное произойдет!

Черт тем временем уже впрягся в оглобли и нетерпеливо ухнул. Спорщики в раздражении оглянулись. Алёна первой заметила нечто новое – темное пятнышко далеко в море, которое еще недавно было совершенно пустынным.

– Макар?..

Он всмотрелся тоже. Пятнышко росло, двигалось, приближалось к берегу, к ним. Макара охватила безотчетная тревога. Алёна же запрыгала, замахала руками, вне себя от счастья:

– Корабль! Макар, мы спасены, это корабль!

– Чего ты орешь? Спасены... Мы же не на необитаемом острове!

– Откуда ты знаешь? Может, как раз на нем.

– Но про этот корабль ты уж точно ничего не знаешь! Там может плыть кто угодно.

Но Алёну было трудно сбить с толку.

– Слушай, вечный ребенок, не ты ли минуту назад распинался насчет прелести неизведанного? – выпалила она. – Ты просто злишься, что выходит по-моему. Вот он, корабль, как по заказу! Деньги у нас есть, договоримся как-нибудь.

Тревожный писк, который Макар улавливал внутренним слухом, будто сигнализация какая сработала, нарастал. В горячке спора он было отвлекся от наблюдения за кораблем, теперь же, обернувшись к морю, вздрогнул. За считаные мгновения корабль неимоверно, нереально приблизился. Уже можно было различить его обводы, агрессивно уставленный прямо на них форштевень и один громадный парус, туго набитый ветром.

– Ветер!

– Что? – растерялась Алёна. – Какой ветер? Нет же никакого ветра.

– Вот именно. Полный штиль. Как же тогда плывет корабль?

Наконец дошло и до Алёны. Она во все глаза уставилась на фантастический корабль и застыла, словно зачарованная. Прирученный ветер гнал судно к берегу по гладкой, будто маслом смазанной воде, гнал с такой бешеной скоростью, что под килем вскипали и разлетались в стороны мощные буруны.

– Надо уходить.

– Как он может плыть так быстро?

– Алёна, уходим!

– А, Макар? Разве парусники так могут?

– Алёна!

Он схватил ее за руку и поволок к летающей карете. Она шла, будто сомнамбула, спотыкаясь, увязая в песке, неотрывно глядя назад, на колдовской корабль. Макар на ходу подхватил рюкзак, доволок девушку до кареты и силой впихнул внутрь.

– Полетели!

Никакого движения. С риском застрять Макар просунул голову в крохотное оконце и рявкнул:

– Вперед! Давай, скотина, ну же!

Черт оглянулся. Вид у него был обескураженный, даже обиженный. Он явно хотел взлететь, но почему-то не взлетал. Макар спиной чувствовал, как близко, близко подошел к берегу проклятый корабль. От бессилия он саданул кулаком по плетеной стенке кареты, и хрупкое сооружение заходило ходуном.

– Лети! Лети! Лети!

На третьем ударе зверь распахнул крылья, мощно оттолкнулся от песка и взмыл, увлекая за собой кибитку. Макар оглянулся.

Дверь, пострадавшая в перелете через море, отвалилась окончательно, и в дверном проеме, будто в изысканной раме, представала картина из наркотического сна художника-мариниста: над рифами, над валом из воды и пены величаво подымается громадный парус.

Внучок не внучок – но отдаленным предком Боруна опасный зверек таки был. Насколько отдаленным? Этого Борун, у которого от первых же шелестящих фраз, от взгляда змеиных глаз сделалось головокружение и ладонная потливость, счел за благо не уточнять. Глаза пращура – звериные, не человечьи – взирали на него с холодной благосклонностью из такой неизмеримой дали времен, когда и людей-то никаких не было и быть не могло. Так могла смотреть лишь древняя, страшно древняя, древнее самого времени, тварь – смотреть на легкую, жирную добычу из потаенной расщелины в скалах новорожденного мира. Борун старался не встречаться с существом взглядом, но все равно без конца смаргивал, слезы умеряли жжение под веками. Потому, наверное, и не сразу понял, что было самым странным в глазах обретенного родственника.

У него не было век. Совсем. Но Борун никак не мог сосредоточиться на наблюдении. Собственно, он вообще ни на чем не мог сосредоточиться, кроме дела, о котором повел речь «дедушка».

Впрочем, послушать стоило. Емко и сухо пращур обрисовал замысел такого масштаба, что собственные гениальные придумки показались «внуку» возней в песочнице. Речь шла, ни много ни мало, о том, как захватить власть – верховную власть в стране. Точнее, подобрать ее, валяющуюся в небрежении после безвременной кончины короля.

– Почему? – только и смог выговорить Борун.

Голос был сиплый, жалкий. Во рту пересохло, и Борун быстро, словно украдкой, облизал губы – точь-в-точь как его собеседник.

Тот сразу понял, что имеется в виду.

– Почему ты?

Помедлил, со значением оглядел потомка. Буравящий взгляд помягчел, подернулся дымкой благожелательности – засевшая в древней расщелине тварь всесторонне изучила добычу и сочла ее очень и очень недурной.

– Ты верно понял, мальчик. У меня есть еще отпрыски. Но они – не ты. Тебя я выделил сразу. Изучал, приглядывался. Ты не обманул моих ожиданий. Ты особенный, Борун. Единственный.

Борун блаженствовал. Он и сам знал, что особенный, единственный, но слова, произнесенные обволакивающим, вползающим в самую душу голосом, словно обретали новое качество – качество не мечты или веры, а самой настоящей полновесной реальности. Становились гимном осуществленному. Гимном ему, победителю. И Борун купался в этом голосе, в волнах счастья, самого чистого, самого подлинного в мире счастья – счастья утоленной гордыни.

– Так ты согласен?

Борун не мог отвечать, он задыхался, сердце разрывалось от невыразимой благодарности и любви. Властная сила чувства рванула его из кресла, он бухнулся на колени, потянулся к благодетелю. Тот чуть подался вперед, глаза его оказались вровень с глазами человека, совсем близко. Два провала во времени, два бездонных колодца, полных ядовитого тумана и яростных сполохов. Сердце Боруна остановилось на миг. Само время остановилось.

И снова пошло.

– Вот и умница, – ласково выдохнула сытая тварь.

Дрогнули, поползли в стороны, раздвинулись губы. Близко, возле самого лица Боруна замерцали слюной два ряда одинаковых, острых и длинных, как шилья, зубов. Улыбка стала шире, и длинный язык, выскользнув из пасти, неуловимо быстрым движением кончика облизал сухую пленочку на глазах. Сначала на правом. Потом на левом.