– Как вариант… – Подпоручик задумчиво кивнул. – Но на носу зима, а у нас ни продовольствия, ни теплой одежды. Смотрите. – Он показал пальцем на Тымово. – Вот здесь есть резервный склад продовольствия, медикаментов и снаряжения, в том числе валенок и полушубков, его устроили на случай партизанских действий. К тому же среди моих есть приказчик, он говорит, что знает, где у купца Карлюкова был тайный склад, откуда тот приторговывал контрабандой, это в самом Тымове. Там вообще много всего. Не исключаю, что японцы все это уже обнаружили, но проверить стоит…

Я взял со стола лист с показаниями старшего лейтенанта.

– Тымово – рота без одного взвода. Это примерно сто – сто десять человек. А скорее всего, даже меньше, лейтенант говорил, что они разослали людей по деревням. Н-да… А почему бы и нет? Сначала обрубим связь с Дербинским и Рыковским, а потом… Но есть еще один вопрос – людей здесь бросать нельзя. Японцы вернутся и вырежут.

– И что с ними делать? – Собакин досадливо поморщился.

– А что, если взять с собой на север? Лодок много, пока мы будем работать в Тымове, они проскочат по реке. Опять же, в таком случае мы сможем рассчитывать на местных ополченцев. А так они своих ни за что не бросят. А это минус шестнадцать стволов…

Обсуждение долго не продлилось. По итогу решили – операции быть.

А Собакин на предложение старого сводника все-таки согласился. Ну что же, как говорит Фомич, «дело молодое, так-растак».

Перед тем как я заснул, ко мне снова наведалась делегация местных жителей. Опять слезно просили отдать им японцев, падали на колени и всячески умоляли. Я плюнул и согласился, даже не спросив, что они с ними будут делать. Да плевать, пусть хоть спалят. Опять же, это я обещал косоглазым их не убивать, а деревенские уж никак не штабс-ротмистр Любич. Н-да… что-то последнее время во мне стало частенько проявляться какое-то средневековое иезуитство. Хотя… хотя к вывихам своего подсознания я уже стал привыкать.

А уже утром меня попросили пройти на околицу деревни. Законно подозревая, что приглашают на казнь, я прихватил с собой еще старшего лейтенанта Ясухиро Кабо. В назидательных целях и для пущего устрашения. Пусть обгадится, самурай чертов.

На самом краю поля стоял добротный сарай, срубленный из бревен и крытый дранкой. Японских солдат загнали туда, после чего мужики стали подпирать брусьями дверь. Остальные жители деревни стояли полукругом неподалеку от сарая. Одетые в черное, мрачные и спокойные люди молчали.

– Что они собираются делать с моими солдатами? – забеспокоился лейтенант. – И почему они в черном?

– Сегодня будут похороны тех жителей, которых убили вы лично и по вашему приказу, – вежливо объяснил я японцу. – Черный цвет у нас – знак траура. Зачем запирают солдат, я пока не знаю, но подозреваю, что будет тризна, это значит поминки. В древних русских традициях ее справляют кровью врагов. В том числе – еще до похорон, чтобы родичи ушли отмщенными.

– Это какое-то варварство… – ошарашенно буркнул японец. – Насколько я знаю, вы обещали не убивать солдат перед тем, как они сдались.

– Я и не буду убивать… – спокойно ответил я. – Это сделают жители деревни. А вам, лейтенант, я предлагаю пойти к своим солдатам, чтобы умереть вместе с ними, как подобает настоящему офицеру. Так вы сможете смыть позор, которым с головы до ног успели покрыть себя.

К этому времени деревенские понесли вязанки хвороста и соломы к сараю, в строгом порядке, без толкотни и суеты, все до единого, даже старики и дети. Аккуратно складывали под стенами и возвращались на свои места.

– Что… что они делают?! – заорал лейтенант, испуганно уставившись на меня. – Но как… зачем? Они же собираются сжечь их! Прекратите это…

– Вы сами приказали сжечь старушку, господин лейтенант. Не так ли? Почему вы отказываете местным жителям в таком же праве?

– Но она же напала на нас! – воскликнул японец.

– А вы напали на них… – Я с равнодушной ухмылкой пожал плечами. – Пока не поздно, еще раз предлагаю присоединиться к соотечественникам. Вы сможете воодушевить своих солдат перед лицом смерти.

Я специально ломал лейтенанта, хотя прекрасно знал, что он никогда не согласится добровольно умереть. Не та порода. Его же солдатики оказались гораздо мужественней этой мрази. Ни один не попросил пощады, не говоря уже о слезах и соплях. Тьфу!

Японец опустил взгляд и пробормотал:

– Они умрут во славу Японской империи! А я еще нужен его императорскому величеству Муцухито.

– Как знаете, как знаете…

Очень скоро сарай почти полностью завалили хворостом и сеном.

Бледный как смерть Собакин горячо зашептал мне:

– Они же сожгут их! Александр Христианович, это черт знает что! Немедленно прекратите это мракобесие!

– Не стоит беспокоиться о японцах, они умрут гораздо более легкой смертью, чем вы думаете, просто задохнутся, и гораздо быстрей, чем сгорят. А остановить… остановить уже не могу, Павел Иванович. Нам нужны ополченцы, ополченцам нужна месть за смерть родных и близких, а японцы должны знать, что на террор мы ответим тем же самым. Я действую на перспективу.

– Нет у нас никакой перспективы! – зло сплюнул подпоручик. – Нет! Что мы можем поделать против целой армии?

– Но вы все же продолжаете сражаться, не так ли?

– Только из упрямства и обиды за свою страну. И от отчаяния.

– Отличные мотивы, ничуть не хуже других. – Я одобрительно кивнул Собакину. – А перспективы у нас есть, и неплохие. Понятное дело, что Сахалин мы не отобьем без помощи России, которой, кстати, не последует. Но у каждой армии есть предел стойкости, выраженный в своих потерях. У японцев он высок, но не безграничен. Я обещаю, что мы еще доживем до того времени, когда они будут дрожать при каждом шорохе и бояться выходить в нужник из казарм. И тысячу раз подумают, прежде чем даже косо взглянуть на мирных русских жителей. Сделать это просто. Главное – оставить ложные сомнения и сбросить налет псевдоцивилизованности. Предки за нас все уже придумали. Они ничуть не сомневались, следуя принципу «кровь за кровь». И неплохо справлялись.

– Вы сумасшедший, Александр Христианович! – с оттенком восхищения прошептал Собакин. – Даже больше, чем я.

– Вы меня скоро догоните, Павел Иванович, обещаю.

Неожиданно жители начали молча расступаться. Из толпы вышла молодая девушка и медленно пошла к сараю. Белокурая, с распущенными волосами до пояса и в простеньком веночке из свежих полевых цветов, в одной рубахе, она грациозно ступала по земле и в свете восходящего солнца казалась лесной нимфой, окруженной волшебным сиянием. Вот только вместо букета цветов почему-то держала в правой руке грязно чадивший факел.

Шаг, другой, третий… Нимфа внезапно запнулась, остановилась и нерешительно оглянулась. Наваждение моментально исчезло. Вместо прекрасной феи на нас смотрела насмерть перепуганная девушка с жутко изуродованным лицом в сплошных черных синяках и кровоподтеках, опухшим и деформированным, кажущимся чудовищной и зловещей маской.