class="p">Юрий Евдокимович шел, уже утирая слезы. Он

понимал, что его подопечный, шагающий сейчас среди

121

зелени далекого века, совершенно запутался во временах.

Эта корова мгновенно увела его в сторону. Очень скоро

дошло это и до Нефедова. Он оглянулся и теперь они уже

оба, схватившись от хохота за животы, повалились в траву.

– Ох, коров не доят! – постанывая от хохота, кричал

Василий Семенович.

– Ох-о-хох, совсем тут озверели! – почти что с каким-то

неожиданным визгом вторил ему четырехсотлетний

старший восстановитель.

И этим хохотом жители таких разных и далеких веков

были совершенно одинаковы. Во всяком случае, корова –

единственная свидетельница их внезапного веселья,

которая перестав жевать, с недоумением смотрела на этих

молодых людей, мнущих ее траву, ни за что бы не

различила их, не смотря на ее передовой коровий

интеллект сорок четвертого века.

Прохохотавшись, Василий Семенович, не стал сразу

подниматься, а, раскинув руки, еще с минуту полежал на

спине и, глядя мимо снующих леттрамов, в такое

необычайно прозрачное небо, что было даже не понятно

каким образом оно может своей прозрачностью закрывать

звездную бездну за ним. Жизнь! Это и есть жизнь!

Оказывается, она может быть и такой! «Бог мой, – подумал

Нефедов, – а ведь об этом еще никто не знает, кроме меня».

На минуту он сам же и удивился – как это не кто, если

сейчас живет столько людей! И тут же поправился – никто

из «моих» людей. Оторваться от «своих» ему никак было

невозможно.

В то же позе, раскинув руки, лежал и, понимающий его

Юрий Евдокимович, думая, что, вероятно, Нефедову, этому

первооткрывателю бездны, такие разрядки просто

жизненно необходимы. «Знал бы ты, – мысленно говорил

ему старший восстановитель, – сколько великих людей

нашей цивилизации хотели бы сейчас встретиться с тобой,

просто пожать твою руку или хотя бы заглянуть в глаза…

122

Среди них и выдающиеся писатели, и гениальные

художники, и ученые самых высших ступеней. Но пока что

ты должен обжиться в обстановке попроще».

Однако же, у Юрия Евдокимовича было и своя печаль, о

которой он почему-то тоже внезапно вспомнил, глядя в это

бездонное небо. Это его псевдо жена. «А может быть,

нечто подобное сделать и для него?» – подсказал ему его

ум, постоянно ищущий ответ на вопрос: как помочь

Нефедову нормально адаптироваться? «Нет уж, – тут же

отверг он эту мысль, – нельзя его обрекать еще и на такую

муку». И тут же сам зацепился за определение, которое, в

общем-то, давно уже не было открытием для него – все-

таки это, действительно, мука. А если так, значит, нужно

просто преодолеть себя… Знала бы его псевдо жена, что

именно в это светлое мгновенье участь ее была

предрешена.

Минуты через три, они поднялись, убрали друг с друга

редкие сухие травинки, и отправились к станции. Пожалуй,

чего не мог постичь Нефедов, уходя от коллеги-писателя,

так его желания творить для бездонного банка, куда

лавиной валятся тысячи, миллионы разных

произведений… Какому уму под силу охватить все это?

Хотя зачем охватывать все? Раньше, воображая

бесконечность небытия, Василий Семенович содрогался,

как думалось ему, от страха. Теперь же он содрогался от

перспективы бесконечной жизни. Выходит, это был не

страх, а неспособность психики воспринимать

бесконечность. Тут требовалось полная перестройка. Ведь

страх затеряться в толпе был, по сути, лишь страхом

обычного смертного человека, для которого эта потеря

равнялась забвению. Но в бессмертии, когда ты не

исчезаешь из людского океана, а можешь плавать по нему

сколько угодно, этот страх становятся нелепым. Конечно,

умом-то это еще хоть как-то со скрежетом понималось, но

если бы чувства тут, же шаг в шаг, следовали за умом…

123

19. ФОНТАН

В общем-то, они потеряли не так много времени,

впереди был еще почти весь день. Теперь им предстояло

лететь по маршруту межконтинентального сообщения.

– Космодром. Пустыня Сахара, – задал маршрут

старший восстановитель.

– Но ведь это же другая страна, – удивился Нефедов.

– Что значит страна? Ах, да… Но теперь нет стран.

Теперь остались только формальные межнациональные, но

не территориальные границы: вроде границ между

большими семьями. Вначале, когда территориальные

границы исчезли, весь этот единый конгломерат назывался

«государством Земля», но со временем это название отпало

за ненадобностью.

– И как же все это называется теперь?

– Да никак. Просто «Земля», да и все. Потому-то даже

сами понятия «государство» и «страна» исчезли.

– Выходит, если нет границ, то нет и вооруженных сил?

– Конечно. Когда-то отказ от них высвободил для

цивилизации столько энергии, что это позволило сделать

очень большой рывок в освоении космоса.

– И что же это единое государство управляется каким-то

единым правительством?

– Да, вначале такое единое правительство было. Для

него был даже выстроен специальный правительственный

город. Но вскоре оно было заменено обычной

вычислительной техникой.

– Но как же без правительства!?

– А какая в нем надобность? Общество стабильно, когда

оно неуправляемо или когда управляемо всеми. Каждый,

желающий влиять на его жизнь, делает это через общий

банк управления. Согласись, что это нравственно, когда

каждый имеет прямой выход в человечество, когда каждый

124

вроде члена правительства. Недопустимо, чтобы

пропадали идеи и порывы хотя бы одного человека. Ты

можешь предложить все что угодно и, если твое

предложение будет одобрено большинством, то оно

автоматически примется к исполнению. То же происходит

и с толковым протестом. Вот и все правление. Еще в самом

начале формирования современной структуры общества (а

это было уже давно, еще до бессмертия) кто-то из

философов назвал наше общество «обществом

постоянного референдума», и это определение до сих пор

считается наиболее точным.

– Но в этом случае, – заметил Нефедов, – ваша система

нивелируется личность. Авторы предложений остаются

неизвестными…

– А что делать, если многие предложения, лежащие на

поверхности, поступают одновременно от тысяч ученых?

Бывает, что идеи, логично продолжающие друг друга, идут

целыми каскадами. Известными у нас становятся лишь те,

чьи предложения опережают мысль многих, и с которыми,

как это было всегда, большинство вначале не соглашается.

– И давно у вас так?

– Система была введена еще при государствах и

правительствах. И первое предложение, к которому мог

выразить отношение каждый, было предложение об

оружии. Тогда в течение трех суток произошла поистине

мировая революция, потому что все страны тут же

втянулись в соревнование за меньшее количество «да».

Кому хочется выглядеть агрессивней, а, значит, и

трусливей другого? Уже к концу первых суток выяснилось,

что «да» осталось лишь за военными. Но постепенно и

они