– Хорошо вздремнули?

Лукас потянулся.

– Прекрасно.

– Кофе с молоком?

– А у вас что, кофе есть?

– Цикорий, само собой. Будете?

– Спасибо.

– Как подумаю, сколько кофе у них там в трюме лежит, у чумных-то наших! И ведь чуть-чуть не хватило! В двух веслах от цели! Ну точно проклятие.

Лукас глянул в окно и увидел, что корабль и впрямь стоит на якоре все там же. К выходу из бухты, как было условлено, он не отплыл. Плохой знак: очевидно, матросов не хватало для маневра.

– Это ж подумать только, о-хо-хо… – все болтала хозяйка. – А ведь там, небось, и миндаль есть, а? Может, и варенья какие, почем знать. Зерно? Да и вообще, они же всю бухту загородили, гляньте! Никто теперь ни отплыть, ни причалить не сможет, прямо наказание. Да уж! Беды так и сыплются на остров… С тех пор, как темнокожая короле…

– Э, нет, – оборвал ее Лукас. – Она здесь ни при чем, темнокожая королева.

– Вам-то откуда знать? Вы что, знакомы с ней, что ли? Ну прикатила она на пристань с наследничком под платьем, и что? С чего нам ей доверять?

– Потому что она заслуживает доверия.

Хозяйка с сомнением оглядела Лукаса.

– Вот как? Выходит, вы ее все-таки знаете? Просто, откровенно говоря, видок у вас не очень-то придворный.

Она со стуком поставила перед ним большую чашку, над которой клубился пар. Лукас полез в карман, надеясь, что там отыщется монета.

– Нет-нет! Бросьте, я же видела. Видела, как вы носитесь с нашими чумными. Пейте так мой цикорий, на доброе здоровьице!

И хозяйка снова взялась за уборку.

– Это не чума, – поправил ее Лукас.

– Как скажете. Хотя… все равно штука, похоже, страшная.

Лукас глотнул из чашки, обжигая язык. Он пал духом. Наверное, слух про чуму уже облетел весь остров и снова все винят Эму. Да еще цикорий горький и молоко снятое. Однако он допил всю чашку, после чего хозяйка подала ему стопку писем.

– Вашим чумным. Семьи писали, сами понимаете, а в порту я отвечаю за почту. – Она глядела на письма, качая головой. – Может статься, что адресатов уже и в живых нет, но все равно – передадите?

Лукас указал на розовый конверт сверху стопки. Он был для Бушприта: очевидно, писал Феликс.

– Этот жив, я вчера его видел. – Он встал, потер затекшую спину и, выходя, повторил: – Это не чума.

– Холера?!

Советницы всполошились. А Тибо решил, что новость скорее обнадеживает, и поднял руку, призывая к спокойствию.

– Посмотрим на это с хорошей стороны.

– Сир!

Он поднял вторую руку.

– Во-первых, больные могут поправиться. Во-вторых, смогут сойти на берег. Иными словами, это не чума.

– А как же корабль, сир? – поинтересовалась Гвендолен. – С ним тоже все будет в порядке?

Тибо невольно глянул в окно. Даже отсюда было видно, как развевается над мачтой флаг в красно-черную клетку. Хорошее судно, одно из самых надежных в королевском флоте. Эма ответила вместо короля:

– Судно сожжем.

– Но продовольствие, госпожа… – простонала Бланш.

– Продовольствие на судне, так же как болезнь. Раз заболели уже десять членов экипажа, а те, кто погиб, умирали так быстро, инфекция крайне заразная. Я бы недорого дала за их груз.

В отличие от остальных, Эма разбиралась в тропических эпидемиях.

– А вода, которую мы пьем, госпожа? Наша вода? – оживилась Бернадра Задир. – Она что, тоже отравлена?

– Пресная вода – нет, потому что она течет из недр земли. А вот в море – планктон, водоросли, все живое… На лето нужно запретить ловлю рыбы.

– Запретить ловлю? Но без скота, без птиц нам только рыба и остается! – воскликнула Жильберта Буржуа. – Ох, не прибавит это вам популярности, госпожа, ох, не прибавит! И так уже…

– Я предпочту быть непопулярной, зато не допустить эпидемии.

Советницы не утихали. Тибо пожалел, что у него нет третьей ладони. Но чтобы успокоить перепуганный народ, ему бы и десяти рук не хватило: чума, холера – большинство не видело разницы. Герцог Овсянский в очередной раз собрал чемоданы. Поскольку тлетворные порывы бриза долетали и до розария в саду, он теперь не выходил наружу, не прикрыв рот спрыснутым камфорой платком, дожидаясь восстановления навигации в бухте.

Блез де Френель, напротив, не верил апокалиптическим пророчествам. Он вел в библиотеке изыскания, чтобы распространять научные и, разумеется, обнадеживающие факты о холере.

– Лучше попросите аудиенции у королевы, – предложил Лисандр. – Она ходячая энциклопедия по части экзотических микробов.

– Неужели? Королева на Совете, дружочек. А ты займись лучше чтением.

Лисандр два часа просидел, листая страницы, и, вконец измучившись, предпринял новую попытку:

– Я уже достаточно прочел, господин де Френель. Лучше я пойду помогать Лукасу!

– Тебе бы всегда на ходу учиться, это я уже понял. Твой любимый подход.

Блез ценил задатки своего ученика и стремился растянуть их по всем направлениям, как растягивают тесто. Порт? Чем не направление, в конце концов?

– Хорошо, Лисандр. Иди помогай Лукасу, но с двумя условиями. Первое: будь осторожен. Не приближайся к больным, и чтобы без шальных идей навестить их некрополь. Второе: ровно в час тридцать я пошлю за тобой Феликса, и ты вернешься без пререканий. А потом – две геометрии. Без пререканий.

Лисандр исчез в мгновение ока. В порту он нашел себе тысячу занятий: бегал с сообщениями от одного добровольца к другому, завязывал и развязывал узлы, уводил адмирала и приветственно махал рукой Рикару, который скептически поглядывал с балкона на всеобщую суету. Но главное, Лисандр не говорил попусту – это качество Лукас ценил особо. Когда пришла пора отвозить все необходимое больным, он обнаружил, что угрозы жен действовали недолго: добровольцы один за другим находили предлог остаться на берегу. Лисандр не колебался ни секунды. Телосложения от природы он был не могучего, но для перегруженной лодки его комариный вес был как раз кстати. К тому же медлить было некогда: колокола били полдень, и солнце безжалостно жгло дожидавшуюся посреди бухты шлюпку.

Лукас налег на весла. Лисандр издалека узнал Бушприта, рядом с которым сидел теперь другой, тоже знакомый им моряк.

– Нет… только не он…

– Кто?

– Проказа!

– Нет…

В шлюпке действительно сидел самый неприятный член экипажа «Изабеллы». Он похудел, но выглядел крепким. Без слоя свиного сала, которым он обычно мазался, лицо у него словно бы съежилось, а глаза стали пронзительно-голубыми. Необычайно сухая кожа была вся в красных пятнах.