– Вы вдвоем остались? – спросил Лукас, как только подплыл поближе.

– Еще кок, он возится с больными, – ответил Бушприт. – Из них фонтаном хлещет. Не смогли мы отойти к выходу из бухты. Рук не хватает.

– Ну и ладно. Оставайтесь где есть. Кто-нибудь поправляется?

– Может быть. Одного вроде поменьше полощет. Так ведь, Проказа?

Проказа дернул плечом.

– Вроде. Может быть.

Когда бочки были погружены, Лукас на длинном шесте передал им мешок с письмами. Проказа скинул его в шлюпку, и письма вывалились грудой к его ногам. Он поднял одно, поднес к глазам и удивленно на него уставился. Опять поднес письмо поближе, потом отставил подальше. Оно предназначалось ему, хотя ни семьи, ни друзей у него не было и он со школы ничего не читал.

– Завтра я буду пораньше, – сказал Лукас, – в полдень слишком жарко. Девять утра, идет? А до этого, если станет совсем плохо, приспустите флаг, чтобы дать нам знать.

– И что? – пробормотал Бушприт, будто все уже потеряло смысл.

– Приспустите флаг – я пришлю помощь.

– Ну нет, фельдшер. Знаю прекрасно, кто приплывет на помощь. Ты сам. Так что забудь. У нас на борту ад, но ад – он для обреченных. А вам всем место на берегу.

Бушприт наклонился, чтобы собрать письма, и заметил адресованное ему. На какой-то миг он замер: рука его зависла над розовым конвертом.

– Лисандр… – пробормотал он загробным голосом, – ты сможешь передать кое-что моему брату?

– Мы ничего не можем от вас принимать, ты же знаешь.

– Но на словах ты ведь передашь, правда? Скажи ему, Феликсу… Скажи ему, пожалуйста, что на самом деле я всегда им восхищался. Тем, как он, несмотря ни на что, всегда был собой.

Лукас с Лисандром тревожно переглянулись. Бушприт всегда считал, что брат его позорит: что он слишком рослый, но притом слишком женственный. На стоянках в портах он делал вид, будто его не знает, а на борту постоянно над ним насмехался. От такого признания, больше похожего на прощание, у обоих екнуло сердце: раз Бушприт заговорил так, значит, считал, что уже одной ногой в могиле.

Лисандр и Лукас медленно возвращались в порт. Порожняя лодка, казалось, шла гораздо тяжелее. Лисандр попросился на весла, но Лукас своими указаниями, как руки держать, как плечи, испортил ему все удовольствие от нового опыта. Феликса они заметили издали: возвышаясь над всеми на добрых две головы, с бирюзовым платком на шее, он шагал к пристани. Можно было подумать, он спешит за ответом от брата, но он пришел за Лисандром: час геометрии неумолимо приближался. Их дожидался еще один человек – не такой заметный, но не менее важный: Гийом Лебель пришел узнать новости.

– Лукас! – крикнул капитан с набережной, когда они еще не успели причалить. – Что мне сказать королю?

Лукас задумался, прежде чем ответить. Он уже не был так уверен, что надежда есть. Возможно, надо было сказать королю, что экипаж обречен. Но слова застряли у него в горле. Губы отказывались их произнести.

– Скажите, капитан, что надо ждать.

– Чего именно ждать?

– Ждать их выздоровления.

За спиной капитана Феликс махал руками, показывая Лисандру, что надо грести быстрее. Мальчик спрыгнул на берег в час тридцать семь, и Феликс был вне себя.

– Тебя наставник выпотрошит! Ты вообще ел? Промок? Нет? Все! Идем быстро.

Лукас отправился к своему наблюдательному посту на конце набережной, а Лисандр старался поспеть за Феликсом, спешившим вверх по каменистому склону. На каждый его гигантский шаг Лисандру приходилось делать три. Солнце пекло, в желудке было пусто, и в таком муторном состоянии он совсем позабыл про трогательное послание Бушприта. Между тем, сам того не подозревая, он готовился к одной из самых важных встреч в своей жизни.

Сначала Лисандр услышал крик. Хриплый, резкий крик прямо из густой травы. Из любопытства – и чтобы позлить Феликса – он свернул с тропки. Трава была ему по колено, и хотя крик слышался совсем рядом, он не мог понять, откуда именно. Тогда он встал на колени и дальше пополз на четвереньках. Крик смолк. Тишина будто подсказала, где искать: Лисандр осторожно раздвинул траву и обнаружил светло-коричневую птицу с загнутым клювом и черными полосками на концах крыльев, размером с крупного голубя. Птица крутила головой по сторонам, ища, как бы сбежать. Лисандр потянулся к ней рукой – клюв щелкнул.

Предупреждение было понятно. Лисандр, не приближая руки, раскрыл ее вверх ладонью. Он замер, задержал дыхание. Птица пристально смотрела на него черными с желтой каймой глазами – Лисандр был зачарован, он готов был сидеть так, в траве, на коленях, до конца своих дней.

– ЛИ-И-ИСАНДР!!! – взвыл у него за спиной Феликс. – Ох, всыплет мне Блез по самое не хочу, ох, всыплет!

Рулевой гневно топал по лугу, за ним развевался бирюзовый платок. Он чуть не споткнулся о Лисандра, который, желая спрятаться, упал вперед на руки и навис животом над птицей. Он осторожно поднял ее. Тельце у нее было крепкое, пушистое и на удивление тяжелое. Клювом она больше не щелкала, зато когти царапали Лисандру ладони. Великан, завидев у него на руках как будто смирную птичку, смягчился:

– У-у-у, какая лапочка, ты погляди! – Он потянул к ней огромный палец. – Ай! Ой! А-а-а! Вот бесовская тварь! А ну брось ее немедленно!

– Она, наверное, ранена, иначе бы улетела.

– Ранена не ранена, а Блез мне сейчас всыплет по самое…

– И это ваша пунктуальность?

Ну вот. Дождались! Блез собственной персоной спускался с холма.

– Ну и какое оправдание вы придумаете на этот раз? Ну-ка? Я, представь себе, Лисандр, видел, как ты свернул с дороги. И кому ты теперь бросился помогать? Улиткам?

Феликс хотел было поскорее сбежать, но, заметив, что Лисандр показывает Блезу свою находку, остался, предвкушая с легким злорадством, как сейчас щелкнет клюв. Но был разочарован: Блез благоразумно не стал тянуть к птице палец.

– Подумать только, пустельга́… – присвистнул наставник, забыв, что должен сердиться. – Самый маленький хищник…

– Правда хищник? – переспросил Лисандр.

– Уж это точно, – сказал Феликс, показывая покрасневший палец.

– Она дала себя взять? – удивился Блез.

– Похоже, она не может взлететь.

– Надо же, какое везение. Это, Лисандр, маленький сокол. Редкая в наших краях птица, вестник удачи. Во многих западных государствах она – символ монархии.

– Орел вообще-то куда могущественнее…

– Орел… хм-м, орел. – Блез будто взвешивал. – Орел еще и символ гордыни. Мне лично ближе пустельга.

Блез наклонился поближе. Птица тут же открыла клюв. Он выпрямился.

– Тебя она укусить не пытается… – отметил он с любопытством.