Впрочем, не только эти звуки раздавались в темноте вокругних.

Еще был слышен тонкий, но очень неприятный писк, и шорохмножества маленьких лап.

— Леня, — раздался испуганный голос Лолы, здеськрысы!

— Само собой, — равнодушно отозвалсяМаркиз. — Где же им еще быть, как не в канализации? Это еще что, говорят,здесь даже крокодилы водятся! Так что у нас с тобой еще все впереди…

— Крокодилы? — истерично вскрикнула Лола. —Да здесь крысы размером с крокодила!

И у них глаза светятся! Леня, я больше не могу!

Я боюсь! Ты же знаешь, как я боюсь крыс!

— Ну, что я тебе могу предложить? Если закрыть глаза,ты можешь оступиться и упасть в воду.., то есть в то, что здесь течет.., а тамкрыс еще больше…

— Ты это нарочно? — воскликнула Лола, чуть неплача. — Никогда не думала, что ты такой жестокий!

— Постой, — в голосе Лени послышалась явнаярадость. — Кажется, мы добрались до выхода!

Он остановился около стены и показал Лоле на торчащие из неежелезные скобы, по которым, как по лестнице, можно было подняться к потолкутуннеля.

— Я полезу первая, — заявила Лола, оглядываясь насветящиеся в темноте крысиные глазки. — Чтобы скорее выбраться отсюда…

— Я тебя понимаю, — ответил Маркиз. И, каквоспитанный человек, охотно пропустил бы вперед. Но на этот раз первым придетсяидти мне, чтобы открыть люк. Тебе с ним просто не справиться.

И он ловко полез по железным скобам.

На этот раз Лолу не пришлось торопить, она как обезьянакарабкалась вслед за своим компаньоном, прижимая к груди Ну И и в ужасе косясьна снующих внизу крыс.

Леня быстро добрался до края лестницы, уперся плечом втяжелый люк, закрывавший выход из туннеля и сдвинул его в сторону.

Он выбрался наружу, протянул руку Лоле и помог ей поднятьсяследом.

Они радостно вдохнули свежий ночной воздух.

— Неужели все позади? — радостно воскликнула Лолаи повалилась прямо на землю, заросшую густой пыльной травой.

— Все будет позади тогда, когда мы доберемся додома, — остудил ее Леня, оглядываясь по сторонам.

Они были на пустыре, на краю заросшего травой склона,спускающегося к воде.

— Я круто извиняюсь, — послышался рядом хриплыйголос. — У вас костюм в полосочку, не дадите случаем папиросочку?

Леня оглянулся и увидел коренастого оборванного типа слицом, до самых глаз заросшим густой черной щетиной.

Бомж подошел еще ближе и вдруг остановился как громомпораженный и повел носом, принюхиваясь.

— Ох, мать грузопассажирская! — проговорил он толи в крайнем удивлении, то ли в немом восхищении. — Московская —Каширская!

Это не от вас ли, круто извиняюсь, таким ядреным запашкомшибает?

— А что, коллега, — осведомился Маркиз, — увас к такому изысканному аромату идиосинкразия?

— Чегой-то? — бомж невольно попятился. Иностранцы,что ли? Вот бог ночку послал!

— Почему иностранцы? — обиделся Леня. Мы свои,родные.

— А тогда, ядрена картона, что ж ты выражаешься какнеродной? По-русски не умеешь?

— Умею, дядя, умею! — успокоил его Маркиз. —Я тебе говорю — ты че, блин, никогда такого шмона не нюхал?

— Во, тепереча вижу, что свои! — бомж довольнорасплылся. — Почему не нюхал? Еще как нюхал! Еще и не такое! КогдаВаська-Полстакан на прошлую Пасху сапоги снял, еще, мать квадратно-гнездовая,не так шмонало!

Собаки, и те на хрен разбежались! Птицы, которые поближеподлетели, прям попадали!

— А ты, дядя, как же — выдюжил?

— А мне, мать двойная-осевая, все до соседнего забора!Мне, круто извиняюсь, не привыкать! Я тех птичек, что попадали, подобрал да вкотелок! Хорошего супчика мы тогда с Полстаканом похлебали!

— А чего ж ты, дядя, от нас тогда так шарахнулся?

— А это я, круто извиняюсь, больше от удивления!Поглядел — с виду вроде лохи как лохи, а запашок — как будто только чтопрямиком из вокзального гальюна вынырнули!

— А вот тут вы, коллега, недалеки от истины! —грустно проговорил Маркиз.

— Ну что ты, мать твою садово-огородную, опять застарое? — пригорюнился бомж. — Опять разучился по-русски лопотать?

— Пардон! — Маркиз приложил руку к сердцу. —Я, блин, говорю — ты, дядя, в самую точку попал! Мы сюда, можно сказать, прямоиз самого.., этого самого и прибыли! Так что, дядя, если у тебя есть гдеобсушиться — наша благодарность не будет иметь ни границ, ни берегов!

— Обсушиться — это можно, — солидно кивнулбомж. — Обсушиться — это запросто. Тут у нас с Полстаканом близехонько какраз эта… президенция имеется! — И он двинулся вверх по склону, поманивновых знакомых вслед за собой.

— А что, дядя, — осведомился Маркиз, догоняясвоего провожатого, — как тебя звать-то?

— Звать-то меня просто, — ответил бомж. Хотьсвистни, хоть пальцем помани. Мы люди не гордые. А кличут меня просто —Карбюратором.

— Ничего себе! — удивился Маркиз. — За что жеэто тебя так окрестили?

— А вот это, мил человек, до тебя не касаемо! —бомж неожиданно обиделся. — Я ведь, мать твоя монетизация, тебе всякихразных вопросов не задаю? Вижу, люди в дерьмеце чуть не утопли — ну так до меняэто не касается! Мало ли чего им там понадобилось? Может, дело какое, илипросто так — гуляли…

— Ну, извини, дядя, я тебя обидеть не хотел! —примирительным тоном проговорил Леня.

Впереди из темноты показалось что-то вроде индейскоговигвама. При ближайшем рассмотрении жилище оказалось всего лишь грудой пустыхкартонных коробок и пластиковых ящиков. В самой середине этой груды имелся лаз,завешенный мешковиной. Позади этого удивительного строения потрескивалнебольшой костерок, возле которого суетилась темная сутулая фигура.

— Когой-то там черти несут? — осведомился человеку костра, подслеповато вглядываясь в темноту. — Ты, что ли. Карбюратор?

— Я, Полстакаша, я самый! И со мной гости! Принимай!

— Вот те нате, хрен в томате! — оживилсяПолстакан. — Явились, не запылились! И никак одна баба? Это ж надо — ивыразиться при ней нельзя, как душа требует!

Возле костра валялось что-то лохматое, что Леня сначалапринял за старый полушубок.

Однако «полушубок» пошевелился, поднял голову и оказалсядовольно большой, сильно потрепанной собакой совершенно неопределенной породы.Собака пригляделась к новым гостям, повела носом и чихнула.

— До чего я дожила. — вполголоса проговорилаЛола. — Даже бродячие собаки приходят в ужас от моего запаха и внешнеговида!