хочу сверкать белозубой улыбкой, не хочу понравиться ему, а уж об оральном сексе с подобным типом речи быть не может – даже с презервативом, закрытыми глазами и воображая на его месте Романа.

– До свидания.

Иду кормить «толстого кота» мадам Дрейфус. Он ждет на тротуаре. Я насыпаю в миску 500 граммов рыбных крокетов и меняю воду, как делаю каждые три дня. Котяра питается, а я фотографирую его, чтобы показать старушке. Светло-рыжий кот страшен как адская тварь: весь какой-то гнилой, на теле шрамы от укусов – настоящий забияка. Кот мне не доверяет, так что я даже погладить его не могу. В детстве мне ужасно хотелось иметь домашнего любимца. Мы с Жюлем, особенно я, годами умоляли бабулю, но она всегда ссылалась на дедушкину аллергию на шерсть животных. Уверена, это было вранье чистой воды, просто она считала любое животное «грязным».

Мы с Жо и Марией сочинили коротенькую петицию и собираем подписи, чтобы нам разрешили держать в «Гортензиях» маленькую собачку. Я считаю, что в таких заведениях, как наше, домашние животные должны стать неотъемлемой частью лечения и даже получать зарплату от страховых компаний.

Закончив фотосъемку, я мчусь в комнату Жюля и ищу, как взломать его компьютер.

В Милли расстояния от одного места до другого можно преодолеть за пять минут. Преимущество жизни в сельской местности…

Я читаю инструкцию и бегу в бакалею папаши Проста, чтобы заказать гвоздодер и фомку. Говорю ему: «Это для дедули…» – а чтобы не вызвать подозрений, добавляю пенку для укладки волос («это бабуле») и батарейки для моего «Поляроида». Папаша Прост заявляет, что поставки придется ждать три недели.

Мне торопиться некуда, я и два месяца могу подождать – как раз Роман вернется.

Глава 41

1945

Париж. Восточный вокзал. По перронам бродит мужчина ростом метр восемьдесят, весом пятьдесят килограммов.

У него болит голова. Смертельно болит. Что-то стучит под черепом, мешает думать. Каждая следующая минута стирает предыдущую.

Вокруг него шумно, очень шумно. Поезда, объявления по радио, толпа.

В правом кулаке он сжимает страницы из газеты и не хочет – нет, не может – расстаться с ними.

Кто-то пытается взять его за руку, чтобы уложить на носилки, но он отталкивает доброжелателя, отказывается, пытается сказать «нет», но с пересохших губ не срывается ни звука.

Шум, шум, шум, поезда, громкоговорители, толпа.

Какая-то женщина берет его за левую руку. Свободную руку. Она так нежна, что он не сопротивляется. Женщина ведет его за собой, и он идет – медленно, пошатываясь. Она подстраивается под его шаг, ему кажется, что они бредут так много часов, но, возможно, он ошибается. Не так уж и долго они двигались вперед, а теперь она помогает ему залезть в грузовик. Ему страшно и больно. Больно. Очень больно. Наконец он ложится и закрывает глаза.

Женщина не отпускает его руку.

Рядом с ним есть и другие силуэты. Двигатель работает шумно, но их окружает кокон тишины. Каждый пассажир планетарно тих и молчалив.

Никто никому не смотрит в глаза. Но его рука остается в ее руке.

Он отключается. Не видит снов. Вокруг все черно.

Когда он выходит из этой полукомы, грузовик въезжает в парк со столетними дубами. Пришла весна, светит теплое солнце, а ветер похож на прощение.

Он смотрит в небо, лежа на носилках. Она по-прежнему держит его за руку. Боль и тишина. Его несут в большое здание. Внутри пахнет капустой и бумагой, солнечный свет заливает длинные коридоры.

Ему нравится запах женщины. Она отпускает его руку, чтобы санитары могли переложить его на стол для осмотра, и говорит: «Меня зовут Эдна, я медсестра, я буду заниматься вами…»

Она аккуратно, один за другим, разгибает его пальцы, пачкая руки о газетную бумагу, которая кое-где приклеилась к коже.

Сколько дней, недель, месяцев человек хранил эту газету? Он хочет закричать – и не может. Хочет помешать медсестре забрать бесценное сокровище – и не получается. Силы на исходе.

По его щеке стекает одинокая слеза. По той, где нет шрамов. Эдна не замечает ни худобы, ни шрамов, ни немоты, она видит только глаза необыкновенной красоты.

Желая успокоить пациента, она прячет листки в картонную коробку, осторожно, как бриллиантовое колье, закрывает ее крышкой и ставит рядом с ним, на тележку с лекарствами.

Ему все труднее дышать, головная боль невыносима, как самая жестокая пытка.

К ним подходит врач, здоровается, начинает выслушивать стетоскопом сердце, а Эдна разбинтовывает голову, не давая ему коснуться повязки.

Палату заполняет гнилостный запах. Эдна бледнеет, но улыбается.

Ему хочется спать. Он закрывает глаза. Взмах крыльев – и темнота.

Он погружается в кому.

Глава 42

По телевизору показали сюжет о «Гортензиях» и Вороне. В новостях на телеканале «Франс-3. Регионы». В вечернем выпуске, который дедуля всегда смотрит, включив звук на полную мощность.

Вчера утром приезжала съемочная группа.

Все санитарки и медсестры накрасились, Жо и Мария сбегали в парикмахерскую, а мадам Ле Камю надела платье цвета фуксии. Долой белые халаты, мы на Каннском фестивале. Даже постояльцы прифрантились. Нас попросили «проследить за их туалетами».

Журналистка выбрала для интервью мсье Вайяна и мадам Дьонде, остальные взревновали: «А почему не нас?»

Тем более что мсье Вайян – не «жертва», не то что мадам Дьонде.

Журналистка попалась опытная: для начала она убедилась, что у «героев репортажа» все в порядке с памятью. Фамилия, имя, место и дата рождения, количество детей и профессия до выхода на пенсию. Потом она напудрила им лица, шеи и руки, чем привела мсье Вайяна в шоковое состояние. Все мило над ним подшучивали.

Звукооператор прикрепил к их одежде микрофончики, они замерли, боясь шевельнуться, и выглядели ужасно забавно.

Журналистка начала задавать вопросы, очень громко и четко артикулируя.

Терпеть не могу людей, которые общаются со стариками как со слабоумными.

Она, по ее словам, «попыталась проанализировать психологические страдания, причиненные Вороном постояльцам».

Мсье Вайян ответил, что плевать хотел и на страдания, и на Ворона, а потом добавил: «Я не глухой…»

Следом за этим она «попыталась понять губительные последствия травм, нанесенных пострадавшим семьям».

Мадам Дьонде, выступавшая в роли «жертвы», ответила, что чувствует себя скорее хорошо, разве что ноги иногда болят.

Напоследок оператор снял постояльцев всех вместе, и группа отбыла восвояси.

Мсье Вайян немедленно попросил стереть с его лица грим и почему-то нервно вскрикивал, когда я касалась кожи ватным диском с лосьоном.

Вечером все собрались в телегостиной посмотреть передачу с