Перрена: к горлу подступила дурнота, руки задрожали. У человека, которого все называли «больным Эдны», были фамилия, имя и адрес:

«Люсьен Перрен.

Вы знаете этого человека? Я ищу любую информацию, которая поможет найти его.

Писать в: кафе папаши Луи, Элен Эль, Милли, Церковная площадь.»

Его искала женщина. С другой фамилией. Мать? Сестра? Дочь?

Эдна снова посмотрела на карандашный портрет. Никаких сомнений. Несмотря на шрамы. Да, он исхудал. Постарел. Но это он. Его взгляд синих глаз. На портрете он улыбался, а она никогда не видела его улыбки. Он всегда говорит «спасибо», как будто ничего другого произнести не в состоянии. Спасибо. Только это слово всплывает в памяти.

Милли в Бургундии. В четырехстах километрах от диспансера в департаменте Эр.

«Вам знаком этот мужчина?» Да. Она его знает. Лучше всех. Она узнала его на перроне Восточного вокзала. Наверное, потому, что он все забыл. Почти как новорожденный. Она кормила его. Несколько раз в день меняла повязку на голове. Держала за руку, когда после выхода из комы у него две недели не спадал жар. Она выносила судно, умывала, обтирала тело влажной губкой и отходила от его кровати лишь для того, чтобы оказать помощь другим пациентам. Она молилась за него, как никогда ни за кого другого, услышав от хирурга, что он совсем плох и вряд ли выкарабкается. Она говорила с ним. Читала ему. Помогала делать первые шаги после выписки. Она вернула ему желание вставать, ходить, есть, спать. Кто еще сумеет заниматься им лучше нее? Кто будет любить его по-настоящему, как она?

Семья, которая ищет этого человека, этого Люсьена Перрена, помнит только улыбающегося мужчину из довоенного времени. Жизнь поделилась на «до» и «после» войны. Кому это знать, как не ей? Скольких уцелевших она вернула семьям, напуганным встречей с потерявшими память выжившими родственниками. Люсьен умер и похоронен. Из его праха родился Симон.

Оставшийся стал тенью себя, а Элен Эль ищет не тень, а прошлое.

Глава 44

Он запер на ключ главную дверь первого этажа.

Я спряталась в шкафу между ведрами и швабрами. Время от времени я переминаюсь с ноги на ногу или тихонько подпрыгиваю. Мне жутко холодно, сердце вот-вот выскочит из груди. Если Старски и Хатч вернутся, мне конец!

Знал бы Жюль, чем занята его сестра… Я не смогла бы объяснить ему, зачем расследую обстоятельства несчастного случая. Мне пришлось бы врать. Сказать, что решила поинтересоваться, что есть у жандармов на Ворона. Я уже обманула дедулю, когда дарила ему гвоздодер и фомку. У него сделалось странное лицо, он даже спросил: «Хочешь, чтобы я оглабил банк?»

Забрав заказ у папаши Проста, я сразу поняла, что ни за что не сумею воспользоваться инструментами. Лучше поступить, как Элен, когда в «день чайки» она спряталась в школе.

В конце дня я легко попала туда, куда хотела.

– Добрый день.

«Муниципальная служба и общественное пространство» расположена в маленьком трехэтажном здании из бетона. Дата сооружения: 1975-й. Я помню, что во времена моего детства все кабинеты были заняты. А на втором этаже располагались «настоящие» жандармы. Мы приходили сюда с бабулей. Теперь не осталось никого, кроме Старски и Хатча.

Старски спросил: «Есть новости? Фамилии коллег или постояльцев?» Я ответила: «После репортажа анонимных звонков не было…» Это он уже знал и как-то странно на меня посмотрел. Я поняла: он хочет, чтобы я отвязалась. Или подозревает меня невесть в чем.

Зазвонил телефон на коммутаторе. Старски изумился. Можно подумать, такого никогда не бывает.

Я ущипнула себя за ладонь, чтоб не расхохотаться, потому что это звонила Жо. По моей просьбе. Я сказала ей: «Позвонишь жандармам ровно в 16:00, скажешь, что кто-то из соседей незаконно припарковался на стоянке, что тебе почему-то страшно, и повесишь трубку. Главное, продержись пять минут…» Она спросила: «Зачем?» Я сказала: «Пожалуйста, сделай это для меня».

В тот момент, когда Старски ответил: «Муниципальная служба…» – я сделала вид, что ухожу.

– До свидания.

Я закрыла за собой дверь кабинета, поставила телефон на виброзвонок и поднялась на этаж выше, с давних пор покинутый «настоящими» жандармами. Если попадусь Хатчу, мне не поздоровится, но всегда можно сказать, что ищу туалет. Слава богу, на лестнице – никого.

В шкафу для хозяйственного инвентаря я спряталась в 16:04. С тех пор и жду. Обычно к 18:00 в здании никого не остается.

Когда попадаешь в такое место, есть время подумать. Обо всем. Лично я думала о Романе. Красавчике Романе, который сейчас фотографирует птиц в Перу. Я думала о наших жизнях, его – такой большой и моей – такой маленькой. О его взгляде, единственном во вселенной. О себе, вечно растрепанной девчонке, танцующей по субботам в «Парадизе» и толкающей по коридорам тележки с лекарствами и всякой дезинфицирующей фигней. Таких, как я, великое множество.

Мы не ровня друг другу. Мы не рождаемся равными. Это невозможно. Лучшее тому доказательство – Роман.

Как подобная мне может разделить жизнь такого, как он, кроме как во сне? Невозможно вообразить, что два индивида вроде нас возвращаются домой и задают друг другу вопрос: «Как дела, любовь моя, удачный был день?»

Все должно работать на него с самого его рождения. А еще у него есть мать.

Наши дома никогда не будут похожими. В моем – мебель из «ИКЕА», в его – собранный по всему миру антиквариат. В моем – черно-белый кафельный пол, в его – паркет, покрытый сине-зелеными персидскими коврами.

Даже поход в супермаркет с Романом обязан превращаться в песнь песней. Вся жизнь «шедевральна», если утром открываешь глаза рядом с Романом. Ну, так я, во всяком случае, думаю.

Я регулярно просыпаюсь рядом с Я-уже-и-не-помню-как. Не знаю, где он работает, но сейчас он появляется в «Парадизе» незадолго до закрытия клуба. Его не волнует, что от меня пахнет потом и спиртным. Каждое воскресенье, утром, он меня забирает, а когда я дежурю, уезжаю на дедулиной малолитражке.

Он продолжает задавать вопросы, я ни о чем не спрашиваю. Иногда мне кажется, что я для него расследование, которое он совсем не хочет закрывать. У него дома много книг, и, проснувшись, я не раз видела, как он работает. Может, пишет отчет обо мне, девушке, любящей только стариков. Заметив, что я открыла глаза, он выжимает для меня апельсиновый сок и приносит кофе в постель – как в рекламе. А потом смотрит, как я поглощаю завтрак, и улыбается.

Сегодня 20 декабря.