Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство.

Петр I

В школе я училась хорошо. Просто прекрасно я училась, не считая литературы и физкультуры. Но если по физкультуре я еще могла что-то сделать с помощью силы воли — я даже сдала нормативы на серебряный значок ГТО — то с литературой дело было швах. Родителям объяснили, что даже репетитора мне нанимать бесполезно, потому что знание литературы — это от Бога. Ага, особенно в пределах школьной программы.

Зато с другими предметами все было отлично. Правда, преподаватель НВП меня чуть не пристрелил, но это не за малые знания. Вот как дело было.

В школьные годы чудесные был у нас такой предмет — НВП. То есть для тех, кто моложе, — начальная военная подготовка. И в рамках этой радости мы изучали всякое. А еще наш класс принимал участие в разнообразных «Зарницах» и «Орленках». Поэтому нас учили странному. Меня, например, научили азбуке Морзе и флажковой азбуке (я, типа, была связист). А подружка моя, Лийка, была санитаркой. И эти наши знания мы должны были демонстрировать не просто так, в классе, а на пересеченной местности.

Во время «Орленка» нас вывозили куда-то за город, где мы не просто шли на лыжах, а еще и по команде «Газы!» должны были продолжать движение на лыжах в противогазах. На ремне у каждого участника болталось по две толкушки для картошки, разрисованных под хохлому — они изображали, как вы поняли, гранаты. И, между прочим, мы закидывали ими курсантиков, притаившихся в окопах.

Одного так удачно закидали, что он был увезен скорой помощью, потому что получить по бестолковке ловко брошенной толкушкой для картошки в некоторых случаях равносильно взрыву настоящей гранаты. И потом мы каждый должны были на своей полевой станции продемонстрировать свои знания и умения, за что школе начислялись очки.

Вернемся к Лийке и опишем окружающую действительность. Жила она на тот момент в нормальной коммуналке на Петроградской стороне — их семья, соседка с сыном и еще две старушки — Серафиме не помню, сколько было, а баба Галя уже преодолела восьмидесятипятилетний рубеж. Телефон один — в коридоре.

Накануне «Орленка» подруга моя поняла, что чего-то недоучила, и стала звонить мне. Наша жизнь вообще проистекала оригинально. Каждое утро Лийка приходила ко мне, будила, варила кофе, а в это время я конспективно рассказывала ей все домашние задания, которые нужно было сделать на сегодня. Пока я умывалась и одевалась, она списывала письменные задания. Во время завтрака я просвещала ее по поводу устных. За пять минут ходьбы до школы я умудрялась даже заставить ее выучить кое-что наизусть. В общем, все были довольны.

И вот звонит она мне: «Галка, выручай, ни одну повязку не помню». Я пришла к ней и, не жалея бинтов, на наглядном примере и ее бренном теле продемонстрировала ей все повязки, которым нас учили. Начнем с головы — там, конечно, шапочка Гиппократа. Потом повязки на ухо, нос и подбородок. Затем — повязка на плечо, давящая на грудь. Повязка на кисть, на палец на другой руке, «колосок» на локоть, фиксирующая на руку. Повязка на промежность, «носок», повязка на колено (колено при этом согнуто).

И тут раздается звонок. Телефонный. А должен был позвонить юноша, которому моя подруга в тот момент симпатизировала. Она рвется в коридор, но ходить в таком виде невозможно, поэтому она прыгает, балансируя на одной ноге, в темный коридор. Допрыгивает до телефона и тянет руку к трубке.

А баба Галя, которая в тот момент проходила мимо, включает над телефоном свет. Надо отдать должное, крепкая была старушка, только тихо пискнула. Тяжелая жизнь, война, блокада закалили женщину. Хотя, надо сказать, что, будь я медиком, диагностировала бы Базедову болезнь, глядя на ее лицо. Да и чего удивительного — на телефонный звонок из комнаты выпрыгивает юная нимфа, как будто упавшая с самолета на тюремную ограду, и начинает кокетливо чирикать в телефон, помахивая явно сломанной рукой со следами всех возможных повреждений. Хотя повязка на промежности дает надежду на платоническое развитие сюжета.

Военрук Николай Александрович был настоящий (нет, не полковник) майор. Несмотря на то, что имел он статус школьного преподавателя, военное прошлое было написано на всем его организме. Говорил он громко, голос имел командный, ножку держать требовал, как на настоящих строевых учениях, а вид колготок любого другого цвета, кроме телесного, вызывал у него стойкую аллергическую реакцию.

Зато он научил нас вот тому, оригинальному.

Я тогда достигла почти совершенства — у меня было три совершенно волшебных результата. 19 секунд — это снаряжение магазина автомата Калашникова, 16 секунд — его разборка и 25 секунд — сборка. И это, позвольте заметить, с контрольным спуском курка и с установкой автомата на предохранитель.

Правда, иногда результат разборки был 18 секунд — это когда мой длиннющий наманикюренный ноготь застревал в процессе доставания пенала. Да-да-да, я делала это виртуозно. Хотя, если бы начались военные действия, мои умения по сборке и разборке пригодились бы слабо — зрение у меня и тогда было не ахти.

Про стрельбу расскажу поподробнее.

Итак, винтовка ТОЗ-8. Тот еще агрегат. Мы сидим на уроке, преданно едим глазами начальство, и вид имеем лихой и придурковатый. Я — на первой парте по слабости зрения и смелости для вызова к доске. Перед нами Николай Александрович при форме и при винтовке. И рассказывает нам про нее, рассказывает. В это время в дверь класса просовывается голова Лариски (она училась в параллельном до восьмого класса) и начинает корчить всяческие рожи на предмет вызвать в коридор подружку.

Товарищ майор строго смотрит на кривляющуюся голову и командирским тоном приказывает ей подождать с той стороны конца урока. Голова перестает корчиться и исчезает. Рассказывает военрук не то чтобы весело, ну ни разу не Жванецкий, поэтому у меня поза, как и у многих в классе, — подбородок подперт рукой, а глаза так и норовят закрыться, хоть речь и про войну.

А педагог наш все про свое — и так уж он эту винтовку повернул, и эдак, и патрон в нее учебный вставил (учебный, потому что с пробитым капсюлем). И затвор передернул. А я по-прежнему сижу на первой парте, у самой двери, и почти сплю. Но его слышу. Наставил, значитца, военрук ружьишко на класс и сам же строго так говорит: «Строго! Запрещено! Направлять! Даже не заряженное оружие! На людей!»

Небрежно так поворачивает винтовку в сторону двери и нажимает на курок. Раздается большой БУМ. Почти дуплетом раздается второй БУМ. Это моя голова соскальзывает с руки и бьется лбом в парту с большой помпезностью. И лежит там, вся такая ударенная. А сверху ее хоть и не сильно, зато красиво присыпало щепками.

Я совершенно не хочу сказать, что он в меня стрелял. А что пуля из того самого учебного патрона сантиметрах в тридцати от моей головы прошла, мы потом измерили.