Несмотря на детские протесты, еда была отобрана и унесена. И вот я оказалась лицом к лицу с птицей, вооруженная ножом и ценными указаниями. Указания были, конечно, прекрасны, а вот нож оказался не очень острым. Поэтому, когда я смело ухватила куру за голову и стала отпиливать, вся остальная ее часть принялась весело скакать по доске, так и норовя соскользнуть с нее на стол и по пути, уже привычно, тяпнуть меня когтями за руку.

Оставив шею наполовину отпиленной, я стала пилить лапы. Лапы были холодные и кожистые. Хорошо, что у меня бабушка врач. Я сразу поняла, где пилить, несмотря на нежный возраст. Мой, а не курицы. Лишившаяся своего главного орудия, птица стала выглядеть гораздо более миролюбивой, и можно было продолжать отрывать ей башку.

И вот — передо мной на столе лежит уже нечто похожее на то, что мы наблюдаем сейчас на прилавках магазинов. Только со всеми внутренностями и огромным количеством перьев по тушке. Y-образный разрез, как сказали бы патологоанатомы, дался нам с курицей нелегко. Она так и норовила прилечь на бочок, подставив под нож мои пальцы вместо своего киля, и вообще вела себя некорректно. Посмотрев на тот страшный распил, который я на ней сделала, можно было бы назвать меня маньяком. А не поваром-любителем. Так. Теперь меня ждала непростая задача. Среди всего того, что какой-то весельчак напихал в курицу, мне нужно было найти две вещи — желчный пузырь и трахею.

И я их нашла! Вы не поверите — оба органа были удалены мной неповрежденными, и драгоценная курятина стала гораздо ближе к народу, то есть к столу. Сначала я копошилась над бедной птичкой, держа ее двумя пальцами одной руки и двумя пальцами другой. После получаса борьбы мы настолько сроднились, что, отдирая лишнее с тушки изнутри всей пятерней, я уже чувствовала готовность к поступлению в медицинский. Казалось бы, все уже сделано — ан нет, очаровательная небритость курицы мешала поместить ее в сковороду.

Я зажгла газ, сняла рассекатель, ухватила курицу за крыло и противоположную ногу и поднесла к огню. Естественно, тут же запахло стоматологией, строптивое животное выдернуло у меня ногу и плюхнулось животом прямо на горелку. Все еще больше зашипело, на животе остался ожог, перьев не убавилось.

Так мы поборолись еще минут двадцать. Курица была большая, держать неудобно, близко к огню подносить страшно. Поэтому я бросила эту затею и стала пытаться опалить птичку спичками, но эта идея быстро доказала свою несостоятельность. Потратив еще минут двадцать в поисках рейсфедера, которым мама выщипывала брови, я нашла фотопинцет. Ну, которым фотографии в ванночках полоскать.

И, господа, этим пинцетом я общипала клиента до состояния «гладкость шелка — ты этого достойна». Или как там. Вот теперь страшно жалею, что тогда не было эпиляторов — дело бы пошло гораздо быстрее и продуктивнее.

Своим тупым ножом я попыталась разрезать курочку на порционные кусочки. Хрен мне. Курочка была немолода, и не только кости, но и суставы у нее были о-го-го! Поэтому я ее посолила, натерла специями, поперчила, обмазала чесноком и сложила на сковородку. Сверху придавила крышкой, а на крышку поставила старинную чугунную мясорубку винтом кверху. И вспомнила про нее только тогда, когда по квартире поплыл чудесный аромат.

Когда родители пришли домой, их ожидала курица с картофельным пюре (с пюре было уже гораздо проще, тем более у нас был миксер, подаренный родителям на свадьбу. Если что, до сих пор работает, во немцы делали!), картошка была нежной и воздушной, курица розово-коричнево отсвечивала своей шелковистой кожицей. Ну и что, что я забыла хлеба купить? Не все же сразу. С тех пор я хорошо готовлю.

За вычетом родительских отпусков, я в основном проводила лето в пионерских лагерях. Но иногда мне везло — и удавалось съездить куда-то еще. Первый раз в деревню я попала в сознательном возрасте четырнадцати лет. Не будем считать осознанным посещение сего знакового места в год, а тринадцать лет спустя мы вместе с бабушкой поехали к ней на родину — в Белоруссию, под Оршу.

Мы ехали не просто так, а в гости к бабушкиному брату. Брат был хорош необычайно — толстый, хромой, веселый мужик. По деревенским меркам у него было несколько огромных плюсов — пил он мало, работал много, да и руки не распускал.

Женат он был три раза, причем первую жену он, как и положено, привел в свой дом, где жил вдвоем с матерью. Потом развелся, женился второй раз — и что бы вы думали, привел вторую жену, как и положено, в свой дом, где жил втроем — с первой женой и матерью.

Но это еще не все — он снова развелся. Что вы подумали? Правильно, и женился в третий раз. Но теперь ушел к третьей жене в примаки, оставив двух первых маме на память.

Как ни странно, все три женщины уживались достаточно мирно. Изредка плавное течение их жизни нарушали споры первой и второй жен о том, кого из них Павел больше любит. И они бежали к «маме» жаловаться друг на дружку. Павел воспринимал эту ситуацию с неистребимым чувством юмора, хотя я считаю, что гораздо большее чувство юмора требовалось его маменьке.

Приехав на родину, бабушка тут же пошла по домам, чтобы обозреть оставшуюся в живых родню и знакомых. Я с ней не пошла. Вернее, пошла, но быстро откололась. Потому что при появлении бабушки тут же накрывался стол. И народ напивался столь центростремительно, что даже не успевал ответить на задаваемые ею вопросы. Пили там все — женщины, мужчины, дети и даже коза.

Пьяная коза — это, доложу я вам, явление наукой, поди, не исследованное, но страшное. Козе поднесли специально. То есть паслась она, привязанная к колышку, никого не трогала, а народ уже веселился вовсю, поэтому накрошил в миску хлеба, залил самогоном и поднес козе. Она с удовольствием сожрала тюрьку, даже не поморщилась.

Прошло минут пять. И тут ее вставило конкретно.

У козы зрачки очень странные. Горизонтальные — это раз, прямоугольные — это два. А тут стали непонятной геометрической формы. Как у всякого пьяного, выражение морды лица сделалось бессмысленным, борода, вся в крошках пьяного хлеба, скособочилась куда-то на сторону. Периодически несчастное животное взбрыкивало всеми четырьмя ногами, подскакивая на месте и размахивая выменем справа налево, потом приседало назад и пыталось с разбегу боднуть кого-то из проходящих. Поскольку проходящие проходили далеко, а факир был пьян и привязан, фокус не удавался. Время от времени коза «мекала» — сначала обиженно, а потом сердито. В конце концов она задремала, прислонившись к своему колышку.

Конечно, я познакомилась с местной молодежью. Молодежь была прикольная, но очень вшивая. То есть сидеть рядом было можно, но это «рядом» было достаточно далеко, потому что если ближе, то начинаешь наблюдать, как по голове стройными рядами маршируют милые домашние зверюшки, путешествующие по своим важным вшивым делам.

Там меня втянули в преступление. Разбудили ночью — дядя Павел с женой. Выдали ватник, резиновые сапоги и сказали: «Пойдем». Ну я и пошла, дурочка. И повели они меня в ночь темную, сказали, что, мол, надо. А я доверчивая была, сил никаких нет. Привели они меня куда-то ночью огородами, дали какой-то мешок, и мы пошли обратно. На середине дороги я проснулась и догадалась: «Батюшки, мы же комбикорм с фермы воруем!» Встала посреди шоссе и заявила, что сейчас понесу все обратно.