«Мое мнение явно противоположное. Прежде всего, Каирская декларация призывает покончить с Маньчжоу-Го. Оно прекратит существовать как независимое государство». Он колебался вначале, но затем привел известные ныне всем аргументы: «Если даже японское правительство примет потсдамские условия, оно должно выставить по крайней мере четыре своих условия. В случае невозможности их принятия мы должны продолжать войну. Если мы сможем нанести сокрушительный удар врагу в решительной последней битве на земле нашей родины, мы сможем добиться более выгодных условий. Это верно, что, возможно, мы не сможем добиться победы в этой битве, но и говорить о поражении рано. Я убежден, что в единстве сила, и в сражении союзники понесут большие потери. Если мы не можем остановить врага, сотня миллионов японцев с радостью предпочтут умереть, чем принять позор капитуляции, и японский народ оставит по себе память в истории».

«Мы должны признать, — заключил Анами, — что японские войска на Тихом океане никогда не примут безоговорочной капитуляции. Более того, в самой Японии много тех, кто полон решимости сражаться до последнего солдата. Если Япония капитулирует, хаос в стране неминуем!»

Было ли это угрозой, обоснованным предположением или просто тактическим ходом? Военный министр тяжело опустился на свое место; по его щекам текли слезы, он едва сдерживал рыдания.

Воцарилась болезненная тишина. Затем премьер кивнул генералу Умэдзу, начальнику штаба. Хотя его лицо было бесстрастно, как всегда, голос Умэдзу дрожал от волнения: «Я придерживаюсь того же мнения, что и военный министр. Подготовка для решающей битвы на земле отечества уже завершена, и мы уверены в победе. Хотя наступление русских усугубило наше положение, я не думаю, что мы должны упустить возможность нанести последний удар по Америке и Англии. Война продолжается уже несколько лет, и многие наши боевые товарищи с радостью сражались и гибли за императора. И если мы теперь безоговорочно капитулируем, то это будет непростительным поступком по отношению к памяти этих павших героев. Хотя у меня нет возражений по поводу принятия Потсдамской декларации, я думаю, что четыре условия — это минимальные наши требования».

Сидевший неподалеку за столом генерал Сумихиса Икэда, который служил под началом Умэдзу не один год, внимательно посмотрел на своего бывшего командира. Он заметил нерешительность Умэдзу. Аргументации генерала, подумал Икэда, недоставало своей привычной силы.

Премьер Судзуки пропустил следующего выступающего адмирала Тоёду и дал слово председателю Тайного совета барону Киитиро Хирануме. Ксенофоб и ультранационалист, Хиранума был одного возраста с Судзуки, но придерживался совершенно иных взглядов. В 30-х годах Хиранума основал одно из самых значительных реакционных обществ. Оно проповедовало фашистскую идеологию, военную мощь страны и военное правление. Несмотря на это, он имел заслуги в прошлом, занимая пост председателя Высшего суда и министра юстиции; и он был признан самым известным экспертом Японии по конституционному праву. Хиранума краткое время был также премьер-министром в 1939 году. Его правительство ушло в отставку из-за расхождений в вопросе преобразования заключенного между Берлином и Токио Антикомминтерновского пакта в полноценный военный союз между Японией и Германией.

До конференции Хиранума получил о ее содержании полную информацию, как предполагали. Ему было сказано о необходимости завершить войну, используя все имевшиеся в наличии средства. Нельзя было терять времени. Полуночная конференция говорила о срочности вопроса. Хиранума встал, откашлялся и начал говорить, как коронер, ведущий расследование. «Прежде чем я выражу свое мнение, — хрипло произнес он, — я хотел бы задать вопрос министру иностранных дел, как идут переговоры с Россией».

Того, озадаченный таким неуместным вопросом, теперь потерявшим актуальность, после того как Россия объявила войну, все же смог сдержать себя. Терпеливо он рассказал о последовательности событий: «12 июля мы изложили советскому правительству волю его величества о необходимости арбитража и отправки специального посланника, чтобы завершить войну как можно скорее. Несмотря на наши неоднократные повторные обращения, ответ так и не был получен. 7 августа от нашего посла Сато в Москве пришла телеграмма с сообщением о намеченной на 8 августа в 17:00 встрече с народным комиссаром иностранных дел Молотовым. Вчера вечером Молотов отверг японское предложение о посредничестве, и вслед за этим Советы объявили войну Японии».

Хиранума настаивал на подробном объяснении: «Делали ли вы когда-нибудь предложения Советскому Союзу по конкретным вопросам?»

С трудом сдерживаясь, Того ответил: «Хотя я и ставил в известность Советы, что конкретные вопросы объяснит специальный посланник, я сам не делал таких предложений».

«В таком случае, — настаивал Хиранума, — в чем причина объявления Советским Союзом войны Японии?»

Того кратко рассказал о сути советского объявления войны, как об этом сообщил ТАСС в Москве.

Хиранума стоически продолжал расспросы: «Правда ли, что, как было сказано в советском заявлении, Япония официально отказалась от ультиматума трех держав?»

«Никаких шагов не было предпринято, чтобы отвергнуть ультиматум», — коротко пояснил Того.

«Тогда что же, — спросил Хиранума, — лежит в основе советского заявления об отказе?»

«Это их воображение», — парировал Того.

Наконец, обратившись к условиям, перечисленным в Потсдамской декларации, Хиранума начал задавать вопросы, словно пытаясь понять: «Интересно, что они понимают под жестокостями в отношении пленных союзников и выдачей всех военных преступников? Можно ли это понимать так, что мы можем покарать сами военных преступников?»

«В прошлом военные преступники всегда передавались победителям», — сказал Того.

Явно обеспокоенный этим пунктом декларации, Хиранума поинтересовался: «Господин министр иностранных дел, вы подумали о передаче их противнику?»

«Все будет зависеть от ситуации, но я думаю, что подобное неизбежно», — ответил Того.

Старый юрист продолжал спрашивать: «Полагаете ли вы, что они могут не согласиться на наше требование позволить Японии разоружить свои войска самостоятельно?»

«Да, полагаю», — кратко ответил Того.

Сохраняя невозмутимость, Хиранума направил затем копье в сторону военных: «Я хотел бы спросить господина военного министра и начальника Генштаба о следующем. Вы уверены, что сможете продолжать войну в будущем?»

Умэдзу начал медленно вставать, но Хиранума ответил за него: «Боюсь, что это очень сомнительно. Хотя нам объяснили, что победа в решающей битве на своей земле возможна, не надо забывать о ежедневных постоянных воздушных налетах и об обстрелах с кораблей. Кроме того, атомная бомба показала свою ужасающую эффективность. Разве защита от этих бомб возможна? В большинстве случаев японцы не могут принять ответные меры и противостоять воздушным налетам врага, который делает все, что захочет. Нет абсолютно никакого противодействия против этого, чтобы можно было защитить наши малые и большие города».

Возникла пауза, и все присутствующие с надеждой наблюдали, как Умэдзу снова поднимается со своего места. Но опять раздался надтреснутый голос Хиранумы: «Я полагаю, что воздушные вражеские налеты на нашу территорию будут становиться все интенсивнее; более