посягающее на национальную самобытность: она вызывала раздражение неорганичностью и уродливостью своего вторжения в народный святочный обряд, который, как считалось, необходимо было бережно сохранять во всей его неприкосновенности. Для других елка была неприемлемой с эстетической точки зрения. О ней иногда отзывались с неприязнью как о «неуклюжей, немецкой и неостроумной выдумке»:

…Взять из лесу мокрое грязное дерево, налепить огарков, да нитками навязать грецких орехов, а кругом разложить подарки! Ненатурально, и детям, я думаю, приторно смотреть, просто невыносимо! Копоть, жара, сор, того и гляди еще подожгут какую-нибудь занавеску! [см.: {102}: 103]

Некоторые удивлялись тому, как это колючее, темное и сырое дерево, к тому же еще и мертвое могло превратиться в объект почитания и восхищения.

Результатом этого разномыслия стала антиелочная кампания, прошедшая в печати в 1880‐е годы. Ее инициаторы, тогдашние экологи и экономисты, ополчились на полюбившийся обычай, рассматривая вырубку тысяч деревьев перед Рождеством как настоящее бедствие. Среди них были и ученые, и публицисты, и писатели, как, например, Ф. Ф. Тютчев (сын поэта), который в рассказе «Горе старой елки» (1888) с тревогой отмечал, что в лесу перед Рождеством ежегодно вырубается множество стройных молодых елей [см.: {465}: 1–2][9]. В одной из «экологических» сказочек говорится о том, как Елочка, высаженная в кадку и поставленная в оранжерею, тоскует по родному лесу и в конце концов умирает, несмотря на тщательный уход за ней [см.: {394}: 2–3]. В последние десятилетия XIX века в России впервые стали раздаваться голоса в защиту лесов. О том же с заботой о русской природе, и прежде всего лесах, не раз писал А. П. Чехов:

Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи. <…> Лесов все меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее [см.: {500}: IX, 491].

Некоторые противники елки, сожалея о напрасно истраченной древесине, выдвигали на первое место экономические проблемы. К последним присоединился И. А. Гончаров в незавершенном очерке-фельетоне «Рождественская елка», над которым он работал для газеты «Голос» в 1870‐е годы: «Крестовский и другие окрестные леса уже стонут и трещат под топорами!» — с тревогой замечает он. Писатель высказывает мысль о необходимости запретить этот обычай:

А на елку не мешало бы и проклятие наложить! Ведь эти елки такая же пустая трата леса! Вот хоть бы в Петербурге, примерно двадцать тысяч домов: положить на каждый дом по две елки: будет сорок тысяч елок, а в домах бывает по десяти, по двадцати квартир — Боже ж ты мой! Сколько будущих домов, судов, телег, саней, посуды и всего прочего погибает даром! [см.: {102}: 100]

Распространению праздника елки и процессу его христианизации препятствовала и православная церковь, а вместе с нею — ортодоксально настроенная часть русского общества. Если в лютеранских кирхах елку возжигали во время рождественской литургии, то в православных церквях елки (ненаряженные и незажженные) появились совсем недавно. В домах духовенства елка никогда не устраивалась. Церковные власти стали самым серьезным противником елки как иноземного (западного, неправославного) и к тому же языческого по происхождению обычая. Запреты церкви на устройство елки и осуждение приверженцев этого обычая сопровождали елку на протяжении всей ее дореволюционной истории. Святейший Синод вплоть до революции 1917 года издавал указы, запрещавшие устройство елок в школах и гимназиях: «Прежде для всех учащихся заведено было делать елку, по обыкновению, с наградой и сюрпризами; но вот уже года два как это удовольствие сочли за несоответствующее воспитательным целям». Елка была заменена «туманными картинами» [см.: {75}: 2].

Не была принята елка и в крестьянской избе: как отмечает Т. А. Агапкина, «в крестьянском быту восточных славян ни рождественское, ни новогоднее украшение домов еловыми ветками и срубленными деревцами в XIX в. привиться не успело» [см.: {4}: 4]. Если для городской бедноты елка была желанной, хотя часто и недоступной, то для крестьян она оставалась чисто «барской забавой». Крестьяне ездили в лес только за елками для своих господ или же для того, чтобы нарубить их на продажу в городе. И «старичок», согласно известной песенке, срубивший «нашу елочку под самый корешок», и чеховский Ванька, в Рождественский сочельник вспоминающий поездку с дедом в лес за елкой, привозили ее вовсе не для себя, а для господских детей. А. П. Чехов пишет о своем маленьком герое:

Он вспомнил, что за елкой для господ всегда ходил в лес дед и брал с собою внука. Веселое было время! <…> Срубленную елку дед тащил в господский дом, а там принимались убирать ее… [см.: {500}: IV, 504]

Крестьянские дети видели елку только в том случае, если господа приглашали их к себе на праздник. Тот же чеховский Ванька просит своего деда:

Милый дедушка, а когда у господ будет елка с гостинцами, возьми мне золоченый орех и в зеленый сундучок спрячь. Попроси у барышни Ольги Игнатьевны, скажи, для Ваньки [см.: {500}: IV, 503].

Иногда о рождественском дереве крестьянские ребятишки узнавали из рассказов родственников, служивших у господ. В стихотворении Я. П. Полонского 1877 года «Елка» крестьянский мальчик в сочельник расспрашивает свою бабушку, долгие годы проведшую в барском доме:

Наяву или во сне

Про рождественскую елку

Ты рассказывала мне?

Как та елка в барском доме

Просияла, как на ней

Были звезды золотые

И гостинцы для детей. [см.: {346}: 195]

Рождественские открытки начала XX века, сопровождаемые надписью «Мороз дедушка идет, / Вам подарочки несет» и изображающие Деда Мороза входящим в крестьянскую избу с елкой и мешком подарков за плечами, где на него с изумлением смотрят ребятишки, вовсе не отражают реальности. (Впрочем, в предреволюционные годы крестьянские дети, видевшие елку в барских домах или участвовавшие в школьных елках, уже иногда устраивали ее сами в одной из изб. В очерке М. А. Круковского 1914 года «Своя елка» крестьянские дети, которые, после того как им запретили устроить елку в школе, сами срубают дерево, обряжают его тряпочками, конфетными обертками и зажигают на нем свечи. Крестьяне удивляются: «Уделали елку, поют там, пляшут. Просто сказка. Чудно смотреть на них» [см.: {212}: 354].)

К праздникам елки и связанным с ними мероприятиям отрицательно относилась и часть педагогов, считавших, что