– У вас роман? – спросила Аби.

– Что-что у нас? – не понял Стивен.

– И я в курсе – я изучила корпоративные правила, – что один из нас должен уволиться. Я все прекрасно понимаю, и вы уже знаете, что я обдумывала мои дальнейшие действия, и…

– Без отработки? – уточнила Аби, которой явно очень хотелось найти наименее разрушительное решение и минимизировать собственное смущение.

– Разумеется, – сказала Марни. – Вещи я заберу в понедельник.

– Прекрасно, – отчеканила Аби.

Она повернулась ко мне и, сжав мои локти, рассыпалась в извинениях за поведение ее подчиненных, заверила меня, что немедленно со всем разберется, и, если я не возражаю, хотела бы переговорить со своим коллегой наедине. С этими словами она подошла к Стивену и поволокла его за собой в паб.

Марни подскочила ко мне, с визгом повисла у меня на шее, и мы расхохотались. Вся эта постановка была просто безумной, и в ее успех не верилось, тем не менее все получилось! Мы чувствовали себя всемогущими вершительницами собственных судеб, а не просто двумя обычными молодыми женщинами. Вместе мы сила! Наши сердца переполняло ликование, теперь нас связывал общий секрет, коллективный триумф, ощущение того, что вдвоем мы непобедимы.

По пути домой мы зашли в бар и оккупировали два плюшевых кресла в углу. Ранним вечером посетителей в баре было не слишком много, но музыканты уже разогревались в глубине зала, а бармены зажигали свечи и полировали бокалы. Я заказала бутылку шампанского: пусть моя зарплата была скромной, а Марни своей вообще лишилась, нам было что отпраздновать!

В тот вечер мы возвращались домой под руку, заново переживая все события этого безумного дня. Марни восторженно захлопала в ладоши, когда я напомнила, что ей не нужно больше ходить на работу, что она свободна от ежедневной офисной каторги с девяти до пяти. Когда мы сели в лифт, она дохнула на зеркальную стенку и пальцем нарисовала на запотевшем стекле улыбающуюся рожицу. Едва переступив порог нашей квартиры, она принялась прыгать на диване – и меня заставила. Я чувствовала себя глупо. И весело. И легко.

В ближайшую пятницу после возвращения молодоженов из свадебного путешествия я пришла к ним в гости. Мы втроем сидели на диване. Люстра была выключена, и настенные светильники отбрасывали на стены золотистые тени. Повсюду горели свечи, их дрожащие огоньки трепетали на фитильках. Балкон был скрыт за плотными красными шторами, задрапированными красивыми волнами.

То лето оказалось самым дождливым за всю историю наблюдений и – тут единодушно сходились во мнении все: почтальон, ведущий прогноза погоды, мои коллеги – самым беспросветным на памяти всех живущих. В ту неделю не было ни дня, когда не лил бы нескончаемый серый дождь; крупные капли безостановочно барабанили по тротуару и отскакивали от капотов машин.

– Ну и дождина! – сказала Марни. – В Италии за все время ни капельки не выпало. Все говорили, что ехать летом в Италию – это безумие, что мы изжаримся, – и они были правы. Так что мы оказались совершенно не готовы к такому потопу, когда приземлились. Пока мы затаскивали чемоданы из такси в холл, мы умудрились промокнуть до нитки. Скажи же, Чарльз? Правда, мы промокли до нитки?

Он кивал в такт ее словам.

– Чистейшая правда, – произнес он. – Мы вымокли насквозь.

Они сказали, что за два дня после приезда отважились выбраться на улицу всего однажды, добежали до ближайшего супермаркета, чтобы пополнить запасы продуктов, а все остальное время сидели в квартире с задернутыми шторами и закрытыми окнами, отгораживаясь от дождя. Накануне к ним приходили на обед Ребекка с Джеймсом – я помнила эти имена.

– Они взяли совместный отпуск по уходу за ребенком, – добавил Чарльз. – И поэтому оба сейчас не работают. Так непривычно.

– Я говорила тебе, что у них родился ребенок? – спросила Марни. – Девочка. Ей сейчас четыре месяца. В жизни своей не видела более милого младенца, честное слово. Прямо как с картинки. Эти громадные ярко-синие глазищи…

Чарльз кивнул на мой пустой бокал.

– Тебе подлить? – поинтересовался он, и я кивнула в ответ.

– Он так здорово с ней управлялся, – прошептала Марни, когда муж скрылся в кухне. – Клянусь, нет ничего сексуальнее, чем привлекательный мужчина с маленьким ребенком. Я знаю, он вечно напускает на себя этот свой самоуверенный вид, но на самом деле в глубине души сентиментален, как я не знаю кто. Весь вечер не спускал малышку с рук. С трудом уговорила его дать мне ее подержать хоть ненадолго.

Я с улыбкой кивнула, хотя, по правде говоря, не могла себе этого представить.

– А мне ты налил? – спросила Марни у Чарльза, когда тот вернулся с бутылкой.

– Разумеется, – отозвался он. – Там, с краю стоит.

– Спасибо. – Она поднялась и поцеловала его. – Пойду-ка я взгляну, как там поживает наш ужин.

Чарльз наполнил мой бокал, а затем подсоединил свой телефон к роскошному новому телевизору – купленному, пояснил он, на деньги, что были подарены на свадьбу.

– Я покажу тебе фотографии, – сказал он и принялся во всех подробностях описывать технические характеристики этой конкретной модели – диагональ, что-то про пиксели, мощность процессора – и назвал еще несколько аббревиатур, которые не говорили мне ровным счетом ничего. Я улыбалась, кивала и старательно делала вид, что восхищаюсь. Больше всего меня поразил размер: экран был шириной практически во всю стену.

Я потянулась за пультом дистанционного управления – он стоял вертикально в небольшой плетеной корзиночке на приставном столике. Чарльз сидел перед телевизором лицом к нему, загораживая мне обзор, и тем не менее, видимо, каким-то образом уловил мое движение, потому что, не оборачиваясь ко мне, произнес:

– Положи на место.

– Но разве тебе не нужен… – начала было я.

– Пульт? Нет. Если он мне понадобится, я сам его возьму. Если ты не возражаешь, Джейн.

Он извернулся и, оглянувшись через плечо, внимательно посмотрел на меня. Я положила пульт на диван.

Чарльз улыбнулся.

– Поверь мне, – сказал он. – Ты поразишься, на что способна эта штука.

Нажав какие-то кнопки, он стал пролистывать на экране фотографии из свадебного путешествия. К изумлению своему, я обнаружила, что заворожена калейдоскопом незнакомых мест, живописных пейзажей, ощущением чего-то нездешнего. Меня не слишком интересовали бесконечные пояснения Чарльза: «А это то место, где мы с ней… И вот, когда мы пришли на этот пляж… А это ванная во втором отеле», – но сами фотографии были потрясающими. Я отвечала на его вопросы, реагировала на его описания, на его бесконечную болтовню, вставляя время от времени: «Ох, какая же красота» или «Прости, где, ты сказал, это снято?» – но не особенно вслушивалась в его слова.

Вместо этого я представляла в этом путешествии себя: позирующую рядом с Марни на Испанской лестнице, улыбающуюся с велосипеда на вершине холма, окруженную дюжиной винных бокалов на винограднике. На удивление несложно оказалось стереть Чарльза с каждой из этих картин, вымарать его целиком и полностью, как будто его вовсе не существовало. Словно я никогда и не видела на этих фотографиях ни его широких плеч, ни его обтягивающих футболок, ни его белоснежных зубов и безупречной улыбки. Вместе с его волосами, зализанными назад и блестящими от геля, мускулистыми икрами и золотистым загаром.