– Так, ладно.

Я осталась сидеть. Она собрала со стола три наши креманки, примостила их на сгибе локтя и, прихватив опустевшую фруктовницу и сливочник, скрылась в кухне. В следующее мгновение там заработало радио, полилась негромкая струнная мелодия, раздалось звяканье керамической посуды. Мы сидели, прислушиваясь к шагам хозяйки, к тому, как она, мягко ступая в своих носках, снует по кухне, открывая и закрывая холодильник, посудомоечную машину, шкафчики.

Мне следовало пойти к Марни, но я этого не сделала.

– Ваша свадьба… – произнесла я, сама не зная зачем, потому что в глубине души понимала, что это плохая идея, и тем не менее, открыв рот, уже не могла остановиться.

– Прекрасный был день, – отозвался Чарльз и, зевнув, потянулся в точности как в тот вечер. Это было абсолютно то же самое движение, и его рубашка так же натянулась на животе. – Самый лучший.

– Если бы не то, что случилось под конец, – возразила я.

– Под конец? – спросил Чарльз. – А что такого случилось под конец? – На его лице было написано неподдельное недоумение.

А теперь, прежде чем продолжить, я сделаю одно кратенькое отступление. И пожалуй, надо было сразу это тебе объяснить. Поскольку ты не привыкла лгать, об этом очень легко забыть. А я в своей жизни только и делала, что говорила неправду. Так что, возможно, мой опыт тебе пригодится.

Во-первых, необходимо помнить, что любая ложь – всего лишь история. Выдумка, фикция. Во-вторых, даже самая безумная выдумка, самая нелепая ложь может выглядеть совершенно правдоподобно, совершенно убедительно. Мы хотим верить в эту историю. В-третьих, из этого следует, что придать лжи видимость правды – дело нехитрое. Но важнее всего – и об этом ни в коем случае нельзя забывать – то, что у нас нет иммунитета к собственной лжи. Мы подправляем наши истории, иначе расставляем акценты, нагнетаем напряжение, раздуваем драму. И в конечном счете, после того как несколько раз пересказали эту видоизмененную историю, с каждым разом все больше и больше усовершенствуя ее, мы сами же начинаем в нее верить. Потому что мы корректируем не только наши истории, но и наши воспоминания. Наши фантазии – мгновения, порожденные нашим воображением и существующие лишь в нашем мозгу, – начинают обретать черты реальности. Ты мысленно проигрываешь в голове развитие ситуации, в том варианте, в каком она могла бы произойти, и перестаешь понимать, где заканчивается правда и начинается ложь.

– Под конец, – подтвердила я, и он пожал плечами и нахмурил брови. – В самом конце вечера. Между тобой и мной.

– Между тобой и мной? – изумился он. – Джейн, да ну брось. О чем ты говоришь?

Понимаешь, было уже слишком поздно. Он успел подправить свои воспоминания, целенаправленно исказить в своей памяти этот миг. Одной-единственной правды больше не существовало. Прокручивал ли он эту историю в своей памяти снова и снова? Действовал ли он каждый раз в своих воспоминаниях несколько по-иному? Поверил ли сам в эту подлакированную реальность, чтобы его сомнения, его замешательство стали казаться неподдельными?

Я чувствовала себя круглой дурой, которая несет чушь, но потом на лице Чарльза тенью мелькнуло неуловимое выражение. Его лоб прорезала морщинка, и в следующую же секунду он снова разгладился. Левая бровь еле заметно дрогнула. По щекам разлилась краска, то ли от смущения, то ли от ярости. Он провел языком по губам, а потом стиснул их с такой силой, что они побелели. У него вырвался негромкий возглас, и он закусил краешек губы.

Я уже больше ни в чем не была уверена.

– Ты знаешь, о чем я говорю, – произнесла я.

– Не думаю, – отозвался он и, растопырив пальцы, прижал ладони к краю стола.

– Знаешь-знаешь, – настаивала я.

Не то чтобы я была убеждена в этом на все сто, но полагала, что это не исключено.

– Прости, Джейн. – Его каменное лицо не выражало ровным счетом ничего. – Боюсь, я не совсем понимаю, на что ты намекаешь.

– В самом деле? – осведомилась я, все еще надеясь, что он не выдержит и выдаст себя.

– Ну и на что же ты намекаешь? – спросил он, слегка склонив голову набок, как будто ему было любопытно это узнать и мой вопрос привел его в искреннее недоумение.

– Думаю… – По правде говоря, я не знала, что и думать. – Ты трогал меня, – наконец сказала я. – Ты это помнишь? Ты был пьян, но… руки-то распустил.

Он придал своему лицу выражение ужаса. Выглядело оно притворным. Его брови слишком высоко взлетели на лоб, глаза были слишком расширены, челюсть отвисла и губы фальшиво округлились.

– Джейн… – пробормотал он. – В каком смысле – трогал? Ты же не хочешь сказать…

– Все ты прекрасно помнишь, – отчеканила я. – Я же вижу.

Выражение его лица смягчилось, и он изобразил на нем непривычную тревогу.

– Джейн, ты меня прости, конечно, я очень не хочу быть невежливым, но действительно не понимаю, о чем ты говоришь. Я пытаюсь тебе помочь… И мне очень не хотелось бы, чтобы ты думала… Почему бы тебе не начать с самого начала? – предложил он. – Расскажи мне, что, по-твоему, произошло.

– В самом конце вечера, – произнесла я, – когда мы сидели на скамейке…

Что-то неуловимо переменилось, что-то было не так.

– Продолжай, – сказал он.

– …ты положил руку мне на плечо, – закончила я фразу.

На улице уже стемнело, красные шторы на фоне светлых стен казались черными. Свечи догорали, язычки пламени плавали в металлических подставках.

– Ну то есть, если быть до конца откровенным, – начал он, – должен признаться, что я этого не помню. Но да, пожалуй, для меня это не стало неожиданностью. Думаю, среди гостей едва ли найдется хоть кто-то, кого бы я в тот день не обнял. Ведь это же свадьба, празднество! И я… Это все, Джейн? Я просто положил руку тебе на плечо? Из-за этого весь сыр-бор? Потому что мне и в голову бы никогда не пришло… Но если я все-таки это сделал… У меня и в мыслях не было тебя обидеть.

– Нет, – ответила я. – Нет, это еще не все, далеко не все. Ты не просто положил руку мне на плечо. Я не об этом. Твои пальцы, – сказала я. – Ты трогал меня.

И тут я заметила, что он больше на меня не смотрит. Его взгляд был устремлен поверх моей головы, на что-то – на кого-то – за моей спиной. И до меня вдруг дошло, что радио уже не играет, а из кухни не доносится ни мягких шагов Марни, ни звона посуды, ни чпоканья уплотнителя открывающейся и закрывающейся дверцы холодильника. Лишь негромко гудела работающая посудомоечная машина.

Я представления не имела, долго ли Марни стояла, слушая наш диалог, и что именно она успела услышать. Но я была абсолютно убеждена в том, что Чарльз все это время усиленно разыгрывал недоумение ради жены. Он пытался преподнести ей ситуацию с выгодной для него стороны, ни в коем случае не допуская, чтобы она узнала истинную версию, которая вполне могла бы прозвучать в нашем разговоре без свидетелей.