– Знаешь что? Мне не следовало лгать, но я не должна перед вами извиняться. Единственный, у кого я должна просить прощения, – это Бен. Видит бог, я попросила его уже раз сто за эти выходные. Но Лекси моя дочь, а кто ее отец – это только мое дело. Так было и будет.

Бекки ринулась в дом, влетела в ванную и разрыдалась. Никогда она не говорила с родными так грубо, и ей не понравилось то, что пришлось сказать.

Легкий стук в дверь прервал ее рыдания. Бекки промокнула глаза.

– Милая, впусти меня, пожалуйста, – раздался мягкий голос матери, и Бекки зарыдала еще сильнее.

Открыв дверь, она бросилась в объятия мамы, тело ее сотрясалось от рыданий. Она плакала и плакала, точно снова была ребенком.

– Все хорошо, дорогая, никто не сердится на тебя, все хорошо.

Бекки знала, что мама имеет в виду Райана, но она и не беспокоилась из-за него, зная, что брат скоро ее простит. Сердце ее болело по другой причине: мама была не совсем права, кое-кто сердился на нее, и Бекки знала, что своими руками разрушила то, что начинало снова проклевываться между ней и Беном. Она сделала ему больно, и так хотела исправить все, хотела быть с ним – не как с другом, а совсем иначе. Чтобы он был любящим отцом ее ребенка и ее любимым.

Мама тихонько убаюкивала Бекки, как она сама успокаивала порой Лекси, и было так неожиданно, но приятно снова вспомнить детство.

– Все будет хорошо, – успокаивала мама.

– Я люблю его, – рыдала Бекки. – Люблю очень сильно.

– Знаю, милая, – сказала мать со вздохом. – Знаю. Ты и тогда любила его, всегда.

Бекки закрыла глаза и вспомнила лицо Бена, его прикосновения, аромат его одеколона – ах, если бы она могла забыть! Она никогда не переставала его любить, и теперь, когда он почти вернулся к ней, она его потеряла навсегда. И по собственной вине.

Солнце поливало жаром обнаженные руки Бена, но он решил не сдаваться. Пот струился по его телу, но он продолжал работу.

– Бен! – раздался окрик Гаса.

Он не ответил. Еще несколько минут, может, полчаса – и эта лошадь будет покорена. Она гарцевала вокруг, задиристо фыркая и поддразнивая своего укротителя. Но Бена всегда отличало упорство на пути к цели.

– Бен!

Зов был уже ближе, но Бен по-прежнему не оборачивался, и наконец твердая рука опустилась на его плечо.

– Хватит.

Смысл сказанного дошел до него не сразу, но рука на плече сделала свое дело. Он остановился.

– Я сказал, хватит. – Спокойный размеренный голос был неумолим.

Медленно повернувшись, Бен увидел деда.

– Пойдем отсюда, и не начинай работу с другими лошадьми, пока не разберешься со своими проблемами.

Бен едва удержался от колкости в ответ, но, промолчав, похвалил себя. Незачем обижать Гаса только лишь из-за того, что на душе паршиво. И потом, старик прав. О чем он думал, решив поработать с молодой необъезженной лошадью в таком состоянии духа? Он ведь и сам понимал, что это неправильно, так что Гас не сообщил ему ничего нового.

Бен с сожалением посмотрел на лошадь и, протиснувшись между перекладинами заграждения, вылез из кораля. Гас пошел в обход к воротам. Не то чтобы Бен сегодня был слишком суров с Мисси, просто ему явно не хватало терпения, а молодой кобылке нужен был мягкий подход.

– Чего ты хочешь, сынок?

Бен на миг закрыл глаза, а потом повернулся к деду. Он хотел лишь забыть обо всех неприятных мыслях, терзавших его рассудок, подышать свежим воздухом и перестать себя изводить.

– Я спрашиваю, чего ты хочешь? – повторил старик.

Гас явно был настроен поболтать и сейчас ожидал ответа на свой вопрос.

– Не знаю, – сказал Бен.

– Нет, знаешь, – возразил Гас. – Ты хорошо знаешь, чего хочешь, сынок. Нужно лишь признать это.

Дед и внук в молчании посмотрели друг на друга, а потом Гас пошел прочь, опираясь на трость. Он крикнул через плечо:

– Пойду выпью пива. Подумай над ответом.

* * *

Они сидели на веранде, и Бен прижимал ко лбу холодную запотевшую бутылку, чтобы немного охладиться, но от мыслей она не спасала. Он чувствовал на себе взгляд деда и понимал, что должен что-то сказать. Гас был единственный, кому он мог довериться.

– Я хочу, чтобы Лекси знала, что я ее отец. – Он набрал в легкие воздуха и медленно его выдохнул. – Я хочу понять, как лучше вести себя с ней, как быть ее отцом.

Гас кивнул, медленно потягивая пиво и не сводя глаз с Бена:

– Чего еще ты хочешь?

Бен пожал плечами, понимая, что это не обманет старика. Оба молчали, лишь вдалеке ржали лошади да птицы щебетали в ветвях деревьев, что окружали дом.

– Ну ладно, я хочу Ребекку, доволен? Я чертовски хочу быть с ней. – Бен вскочил и побежал по веранде, а затем резко повернулся к деду: – Это ты хотел услышать?

Гас только улыбнулся и спокойно ответил:

– Ты идиот, ты это знаешь? Садись в машину и не возвращайся, пока не скажешь ей.

Бен вспыхнул при этих словах, поставил пиво и подошел к деду. Он вдруг подумал, что, когда Гаса не станет, ему будет невыносимо одиноко. Возраст сгибал старика, и это пугало Бена.

– Иди сюда, старый зануда, – нарочито небрежно позвал он.

Гас встал, и они обнялись. Это было объятие сильных мужчин на пороге серьезных жизненных перемен. На него Бен всегда мог рассчитывать, будучи мальчиком, и вот теперь, став взрослым. Именно такая поддержка и нужна каждому в жизни.

– Ты меня называешь занудой? – усмехнулся Гас. – Да ты меня переплюнешь по всем статьям, сынок.

Бен улыбнулся:

– Помнишь, мы разговаривали о том маленьком пони?

– Я в доле, – тут же сказал Гас.

– Вот и прекрасно. Он твой, если я смогу привезти их обеих сюда.

В ресторане было шумно, и Бен проскользнул внутрь незамеченным. Он было сначала поехал к Бекки домой, но вовремя вспомнил, что она должна быть на работе.

Здесь всегда было так же шумно, но все же что-то изменилось. Бен подумал, что, наверное, это усилиями Ребекки ресторан приобрел какую-то особую, интимную атмосферу, – здесь снова стало уютно, как бывало когда-то давно. Это был один из самых популярных ресторанов Мельбурна с итальянской кухней, но эти едва уловимые изменения сделали его еще более привлекательным.

Бен сел за свободный столик и склонил голову. Тело его было точно комок нервов – ужасное ощущение. Он попытался прочесть меню, но глаза шарили по словам, а мозг не улавливал их смысла. Ему было все равно, что есть, – в первый раз за всю свою жизнь еда его не интересовала. Единственное, что имело сейчас значение, – женщина, которую он хотел увидеть.