но непригодную. Каменных строений в городе никаких не имеется, кроме каменного монастыря, обнесенного стеной. Крепость сгнила, огорожена забором, располагается на холме, в развилке между двумя реками. С одной стороны течет та, которую мы переезжали, а с другой — река Волга, от берега до берега очень большая. Город от предместья отделен насыпным валом высотою в два копья. И мы за тем валом остановились.[215]

Дня 7. В час ночи загорелось в царицыных покоях от печи, которую только что поставили и протапливали. Были мы в тревоге, поднялась большая суматоха, пламя уже высоко взвивалось, ударили всполох, “москва” сбежалась с торбами[216] гасить пожар. Когда бы их стрельцы не остановили, не знали бы мы, что делать — то ли от “москвы” обороняться, то ли от огня. Хотели уже, все вещи бросив, взяться за оружие для защиты своей жизни, но дал Господь Бог, огонь потушили.

Дня 9. Отобрали у нас лошадей и послали на пастбище. Все паны хотели их содержать на свой кошт, но этого не позволили. Однако до нескольких десятков лошадей осталось.

Дня 13. Встревожили нас, рассказав, что царь приказал оставшихся поляков перебить по той причине, что якобы войско могло в его земли вторгнуться. Но это была ложь, как и другие беспочвенные слухи, которые о Дмитрии приходили.

Дня 17. Пришло известие к пану воеводе, что под Ельцом пять тысяч войска Шуйского наголову разбито.[217]

Дня 18. В час ночи загорелось неподалеку от нашего пристанища, и сгорело 12 домов.[218]

Дня 21. Снова пришло известие, что войско Шуйского, 8000, побито под Кремами, гнали их 6 миль и били, из-за чего в Москве была тревога.[219] Сразу послали по крепостям для сбора войска, сгоняя всех силою в Москву.

Дня 24. Послали приставы за паном Запорским, Яном. Взяли его к себе и посадили под стражу. А потом он был заключен в тюрьму по царскому приказанию за то, что тайно посылал своего хлопчика с письмами в Москву.

Были мы из-за этого в тревоге несколько дней, ибо из многих мест доходили слухи, что на нас должны напасть.

[Раздел 12]

[Октябрь]

В те дни непрестанно люди Шуйского из полков уезжали, притворяясь, что никаким способом не могли устоять перед врагом. Говорили о больших тревогах в Москве. И в самом деле, мы своими глазами видели, что бежали многие их знатные бояре с женами из Москвы, услышав о большом войске под Серпуховом. Пришла также весть, что в Москве решили запереться. Приставы хотели отобрать у нас оружие, но мы не дали. Якобы то войско Дмитриева пришло под Москву,[220] и это нас сильно встревожило, пугали нас “потопом” и другими угрозами.

Дня 25. Те несколько десятков человек, которых глинскими звали (по имени двора Глинских в Москве, как выше упоминалось), когда им приказали перебраться на Татарский двор из тех домов, в которых они стояли, не хотели делать этого никоим образом. Потому что на том дворе несколько сотен татар, пленников, от поветрия умерло, и тела их еще там оставались. Неубранный труп самого мурзы лежал у него на дворе, и рядом с ним тела его двух сыновей, а под полом было очень много других трупов, которые при нас вывозили. Наши, вместе с тем, боялись оказаться там в заключении. Но их морили голодом так, что некоторые решили перебраться, другие же, сколько можно было, настаивали на своем и вынудили разместить их вместе с нами. Но потом, когда пану воеводе построили другой двор, в котором он должен был разместиться со всеми, и тем из-за тесноты не осталось места, они вынуждены были податься туда, на Татарский двор.

Дня 27. Пришла весть, что шведы должны вторгнуться через границы под крепости Корелу и Орешек.

Дня 28. Пришли грамоты Шуйского в Ярославль, чтобы не верили тому, что Дмитрий мог остаться живым, ибо его еще в Угличе Борис приказал убить, а мощи его, то есть останки, привезли в Москву, и теперь от них происходят всякие чудеса. А тот, которого в Москве убили, был Гришка Отрепьев, Расстрига. “А что ныне другой такой изменник объявился, который нашу землю разоряет, собрав войско таких разбойников, каков и сам, так что города и замки, одни — взял силою, другие прельстил, назвавшись Дмитрием, — если бы он к вам туда прислал, не верьте ему, но сохраняйте лучше веру мне, которому вы присягнули, и остерегайтесь загонных людей того разбойнического войска, которое стоит под Москвой. А за меня просите Господа Бога, чтобы мне помощь против этих изменников оказал по своей милости”.[221]

Дня 30. Такие же грамоты пришли, их публично читали.

[Раздел 13]

Ноябрь

Дня 1. Во второй раз сказали приставы пану воеводе царскую волю, то есть, чтобы мы все оружие отдали им в руки. Не дали мы об этом слова вымолвить, поэтому они обещали взять оружие силой, известив о том царя. В те дни были праздники, пьяное мужичье кричало и бунтовало. Из-за их бесчинств каждый раз ударяли в колокола, отсюда и между нами была тревога, ибо мы думали, что это намеревались собираться на нас, чтобы взять оружие.

Дня 5. Пришла весть, что из Москвы ушло войско под Серпухов и на другие крепости, а за ним должны были отправиться с войском князь Мстиславский с князем Дмитрием Шуйским.[222]

Дня 8. Грозились отослать нас еще дальше, а именно, в крепость Вологду, от Ярославля в 36 милях. Причина этого была в том, что боялись загонных людей и хотели выманить у нас оружие.

Дня 11. Снова приезжали приставы, домогаясь царским именем оружия у пана воеводы, на что им попросту говорили: “Оружие не дадим, хотя бы жизнь за него пришлось положить”. Поэтому намеренно устраивали нам частые тревоги, желая нас устрашить.

Дня 16. Слуги пана старосты красноставского поссорились со стрельцами, которые стояли на страже у ворот, и ранили одного. Уж было начали звонить из-за шума, но появился пристав и также наши вмешались.

В те дни возвращались бояре и войско Шуйского после поражения и признались сами, что до 7000 убитых на месте осталось, а еще до 9000, ограбив всех и бив кнутом, враги отпустили по домам. Была та битва в 8 милях от Москвы, после чего войско быстро подступило к Москве.[223] Мы уже хорошо знали о том,