– Мда… – произнесла Кэссиди, занимая переднее сиденье. – Это было пренеприятно.

– «Добро пожаловать в округ Ориндж, сука?»[29] – предложил Тоби.

– Поехали отсюда. – Я включил музыку, не желая обсуждать ужин. По местному студенческому радио играла песня группы Arcade Fire. В ней пелось о взрослении в пригороде. Я вслушивался в слова, пока не повернул на Принстонский бульвар.

– Перекати-поле, – заметил Тоби. – Пятьдесят очков, если ты размажешь его в блин.

– В Советской России, – произнес я со страшным акцентом, – перекати-поле размажет в блин тебя[30].

– В Советской России нет перекати-поля, – подыграла Кэссиди с таким же акцентом. – К слову о КГБ, чего хотела твоя бывшая?

Я горько рассмеялся.

– Сообщила, что я нарушаю статус-кво. И что в следующую пятницу она устраивает вечеринку.

– Так мы тоже, – сказал Тоби. – И, гарантирую тебе, наша будет куда круче и элитарней.

– Это точно, – подтвердила Кэссиди. – Тебе еще только предстоит словить кайф от вечеринки в гостиничном номере.

– Бывал на такой. И потом жалел. Мое самое больше разочарование в жизни.

– Ну не знаю… – задумчиво протянул Тоби. – По мне, так тебе больше стоит сожалеть о своей стрижке маллет в шестом классе.

Кэссиди засмеялась.

– Он врет, – заверил я ее. – Мои волосы физически нельзя замаллетить.

– Когда это у нас слово «маллет» стало глаголом? – ухмыльнулся Тоби.

– Тогда, когда ты меня обманул. – Я повернул на школьную стоянку. В это время она уже начала заполняться машинами – все приезжали на вечернюю футбольную игру.

– Я сам отвезу Кэссиди домой. – Тоби полез в карман за ключами от своей машины.

– Не надо, – запротестовала она. – И чего вы так боитесь койотов?

– Я не их боюсь, – ответил Тоби. – А того, что Фолкнер предложит тебя подвезти и опять будет тягать твой велик, отчего помрет.

– Засранец, – отозвался я.

– Пф-ф. Зато в шестом классе я не красовался с маллетом на башке!

МЫ С КЭССИДИ никому не говорили, куда ездили в день повышения квалификации учителей. Мы не клялись сохранять это в секрете, просто произошедшее в тот день, включая мои признания и краткое прикосновение ее губ к моей щеке, ощущалось до странности личным. Однако Тоби чувствовал, что между мной и Кэссиди что-то произошло, и, мягко говоря, был этому не рад.

– Поэтому я сам отвез ее домой, – объяснял он мне в пятницу на обеде, пока мы стояли в очереди за едой. – Кэссиди… не такая, какой тебе кажется. Она непредсказуемая.

– Тогда перестань предсказывать, что она сделает меня несчастным, – отозвался я, заплатив за свой сэндвич буфетчице. – Чего ты вообще так загоняешься по этому поводу? Насколько хорошо вы друг друга знаете?

– В библейском смысле – хорошо, Фолкнер.

– Угу, я в этом уверен.

– Ну, наши команды иногда вместе тусили. Мы приглашали друг друга, устраивая вечеринки в гостиничных номерах. Не обошлось и без легких заигрываний. В один день она ведет себя так, будто не может жить без кого-то, а в другой – уже полностью теряет к этому человеку интерес. За ней тянется длинный след из разбитых сердец, и она то ли этого не осознает, то ли ей наплевать.

Я получил от буфетчицы сдачу.

– В этом вся проблема? Боже упаси когда-нибудь рассказать тебе, что творится в теннисных лагерях, – ответил я, взяв несколько салфеток.

– Я бы сейчас неприлично шутканул, да боюсь, буфетчица этого не оценит. – Тоби подхватил пластиковый контейнер с «курицей генерала»[31] и, с подозрением поводив над ним носом, протянул буфетчице помятые доллары. – В этом году Кэссиди какая-то другая. Я не понимаю, что изменилось, но у меня нехорошие предчувствия. А теперь скажи мне, это вообще «генеральская курица» или нечто неопознаваемое?

– Выглядит мерзко.

– Ясен пень. Но эта мерзость напоминает тебе что-нибудь? – с надеждой спросил Тоби. – Быть может, «курицу генерала Тсо»?

Я взглянул на нее еще разок.

– Это генерально-мерзкая курица, – сообщил я ему.

– Хм-м, – горестно оглядел ее Тоби. – Наверное, ты прав.

На выходных я с головой ушел в домашнюю работу. Морено хотел «пробное сочинение» по «Гэтсби», которое отличалось от обычного сочинения тем, чего не существовало в природе. Тренер Энтони хотел ко вторнику пятьдесят ключевых терминов, записанных от руки – чтобы мы не копипастили. По математике тоже дали задание на дом. Единственное яркое мгновение подарил мне воскресный вечер, когда Кэссиди наконец-то посигналила фонариком из окна своей спальни.

«Привет, – посветила она мне дважды. – Привет. Привет».

Я помнил азбуку Морзе со скаутских дней, поэтому сразу потянулся к выключателю настольной лампы и ответил ей: «Привет». Надеялся, что она попросит меня тайком выбраться из дома и встретиться с ней в парке.

Однако окно Кэссиди после моего ответа оставалось темным, хотя она прекрасно знала, что я за ним наблюдаю.

Спать я лег с мыслями о ней: об изгибе ее спины в легком ситцевом платье, о ее заплетенных и уложенных короной волосах, о ее прыжке с высоты качелей и о том, как она уезжала от меня, делая ровный круг на велосипеде – казалось, вокруг целого Иствуда, вокруг всей Калифорнии, – а я оцепенело стоял, провожая ее тоскливым взглядом.

На неделе Тоби дважды собирал команду по дебатам на практические занятия. Во вторник мы упражнялись парами, и мне в партнеры досталась Фиби. Кэссиди выступала судьей, сидя со скрещенными ногами на учительском столе мисс Уэнг и вертя в пальцах бахрому шарфа.

Тоби накануне как раз учил меня, как следить за течением дискуссии, делая нужные пометки, поэтому в руках я держал лист с таблицей и стрелками. Я чувствовал себя как на экзамене. И только Фиби скрасила неприятные ощущения. Я думал, она разгромит меня в пух и прах, а оказалось, что диспутант из нее поразительно никудышный и что она успела принять участие лишь в одном турнире. После заключительных выступлений мы протянули Кэссиди наши записи и пошли смотреть шкафчик с призами, расположенный в задней части класса.