Тот раз даже когда мы уговорились что ей нужны деньги на еду, что я схожу домой и возьму и просто принесу их ей и останусь ненадолго, но я в этот раз далек от влюбленности, меня наоборот все достало, не только ее жалкие требования денег но и это сомнение, это старое сомнение-Марду, и вот я несусь к ней на хату, там Элис ее подружка, я под предлогом этого (потому что Элис типа коблы молчаливая неприятная и странная и никто ей не нравится) кладу две бумажки на тарелки Марду у раковины, скоренько чмокаю ее в солод ушка, говорю «Вернусь завтра» и сразу же выскакиваю наружу даже не спросив ее мнения – как если б шлюха сделала меня за два доллара а я разозлился.

Как ясно осознание того что сходишь с ума – разум обладает молчанием, с физическим состоянием ничего не происходит, моча собирается в чреслах ребра сжимаются.

Плохой раз когда она спросила меня: «Что Адам на самом деле обо мне думает, ты мне никогда не говорил, я знаю что мы ему вместе не нравимся но…» и я рассказал ей обстоятельно то что Адам рассказывал мне, из чего ничего не должно было быть разглашено ей ради ее же спокойствия духа: «Он сказал что в нежелании зависать с тобой в смысле любви всего лишь социальный вопрос для него потому что ты негритянка» – снова чувствуя как ее телепатический маленький шок пересекает комнату ко мне, он увязает глубоко, я не понимаю зачем вообще ей это рассказал.

Тот раз когда ее неунывающий маленький сосед молодой писатель Джон Гольц поднялся (он исполнительно по восемь часов в день стучит на машинке работая над рассказами для журналов, почитатель Хемингуэя, частенько подкармливает Марду и милый такой паренек из Индианы и мухи не обидит и разумеется не изящный змеиный интересный подземный а открытолицый, общительный, играет с детишками во дворе да Господи Боже) – поднялся повидать Марду, я сидел там один (почему-то, Марду в баре по нашему уговорному договору, та ночь когда она пошла с каким-то негритянским мальчишкой который ей не слишком-то и нравился но просто приколоться и сказала Адаму что делает это потому что хочет заполучить себе опять негритянского мальчика, отчего я взревновал, но Адам сказал «Если бы я услышал если б она услышала что ты пошел с белой девчонкой посмотреть можешь ли ты снова себе заполучить белую она точняк была бы польщена, Лео») – в ту ночь, я был у нее, ждал, читал, молодой Джон Гольц заглянул стрельнуть сигаретку и видя что я один захотел поговорить о литературе – «Ну я полагаю что самая важная штука это избирательность», а я взорвался и сказал «Ах вот только не надо мне проповедовать тут высшую школу я все это слышал и слышал задолго до того как ты родился почти что за ради бога и в самом деле теперь, скажи-ка лучше что-нибудь интересное и новое о писательстве» – обломив его, угрюмый, по причинам главным образом раздражения и поскольку он казался безобидным и следовательно считалось что на него безопасно орать, а так оно и было – обломить его, ее друга, было некрасиво – нет, мир неподходящее место для такого рода деятельности, и что же нам делать? и где? когда? уа уа уа, младенец ревет в полночном рокоте.

И не могло ни очаровать ее ни помочь ее страхам и тревогам когда я с самого начала, при зарождении нашего романа, стал «целовать ее внизу меж ее стеблей» – начав а затем вдруг бросив так что позже в пойманное врасплох пьяномгновенье она сказала: «Ты неожиданно бросил как будто я была…» а причина по которой я бросил сама по себе была не столь важна как та по которой я вообще это начал, чтоб она гарантированно больше заинтересовалась во мне сексуально, из чего раз завязавшись на бантик, я мог не спеша выпутываться в свое удовольствие – из теплого любовного рта женщины, чрева, из места как раз для мужчин которые любят, а не… для этого недозрелого пьянчуги и эгоманьяка… этого… зная как я это знаю по прошлому опыту и внутреннему ощущению, вам следует пасть на колени и молить позволения женщины, молить женщину о прощении за все ваши грехи, защищать ее, поддерживать ее, делать для нее все, умереть за нее но ради бога любить ее и любить до предела и так как вы только можете – да психоанализ, слышу я (тайно боясь те несколько раз когда я соприкасался с жестким щетинистым качеством лобка, негроидного и потому несколько грубее, хоть и не настолько чтоб была какая-то разница, а сами внутренние стороны я должен сказать лучше некуда, богатейшие, плодороднейшие влажные теплые и полные тайных мягких скользкогорок, к тому ж тяготение и сила мускулов так мощны что она не зная об этом часто сжимается тисками и перегораживает как плотиной и больно, хотя это я понял только в другую ночь, слишком поздно —). И вот последнее затянувшееся физиологическое сомнение которое у меня оставалось что это сокращение и огромная сила чрева виновны как я думаю теперь оглядываясь назад в том случае когда Адам встретившись впервые с ее умудренной пронизывающей нестерпимой внезапнокрикой болью, да так что ему пришлось мчаться к доктору делать перевязку и все такое (и даже потом когда приехал Кармоди и сделал локальный оргонный аккумулятор из большой старой канистры и джута и растительных материалов поместив свой собственный патрубок в раструб канистры чтоб излечиться), я теперь недоумеваю и подозреваю а не намеревалась ли наша маленькая цыпочка взаправду разбить нас напополам, если Адам не думает что это все его собственная вина и не знает, но она там так мощно сжалась (лесбиянка!) (всегда это знал) и сломала его и выложила его а мне так сделать не смогла но старалась достаточно пока не бросила меня мертвой оболочкой которой я сейчас и остался – психоаналитик, я серьезно!

Это слишком. Начавшись, как я уже сказал с инцидента с тачкой – в ту ночь когда мы пили красное вино у Данте и были в пьянчужном настроении теперь нас обоих с души воротило – Юрий пришел вместе с нами, Росс Валленстайн уже сидел там и может чтобы повыпендриваться перед Марду Юрий вел себя как маленький весь вечер и без устали постукивал Валленстайна по затылку самыми кончиками пальцев как бы валяя дурака в баре а Валленстайн (которого всегда из-за этого били лохи) ворочал вокруг неподвижным