– Сама напросилась, – нагло заявляет Марион. Затем она переводит взгляд на чемодан, который я вытаскиваю из-под кровати. – Ты куда-то уезжаешь? – растерянно спрашивает она.

Я неопределенно пожимаю плечами. Еще ни с кем не говорила на эту тему, ни у кого не спросила разрешения. Но я каждой клеточкой своего тела ощущаю потребность уехать отсюда, и как можно дальше.

– Думаю, я поеду к маме с Жан-Люком в Индию.

– Я с тобой, – не раздумывая говорит Марион – ее взгляд полон решимости.

– Постой, – прошу я, – скорее всего, я поеду на год, а не на лето. Плюс через год я планирую вернуться. Но в терминал меня никто не посадит. Я даже экзамен по французскому не буду сдавать в конце следующего года…

– Что ты имеешь в виду? – хмуря брови, спрашивает Мар, явно не понимая моего лепета.

– То, что я потеряю год, ясно? Но мне плевать. Я не могу тут оставаться! А в твои планы явно не входит на год позже заканчивать школу. Поэтому оставайся.

Марион секунду озадаченно глядит на меня, а после уверенно заявляет:

– Я сказала, что поеду с тобой, значит, поеду. На год позже? Да хоть на десять! Какая, к черту, разница? Лучше скажи, что мы будем делать в Индии?

Я тяжело вздыхаю и заглядываю ей в глаза:

– Ты ненормальная?

– А ты? – вопросом на вопрос отвечает она, и ее зеленые глаза начинают злобно сверкать. – Ты от меня не избавишься, понятно? Едем вместе, и точка! Знать и слышать ничего не хочу.

– Мар, я даже не знаю, что буду там делать! – взрываюсь я.

– Ну и плевать! – кричит Марион. – Уезжаем вместе. И приедем в Париж вместе. Закончим школу вместе. И… – Она грозит мне пальцем: – Ты сейчас же закроешь рот и перестанешь меня переубеждать. Придумаем, что делать в этой долбаной Индии!

Я обессиленно сажусь на пол и тихо говорю:

– Я не хочу, чтобы ты пожалела о поспешном решении.

– В этом разница между тобой и мной: я никогда ни о чем не жалею, а ты тонешь в сожалениях. Эль, мы едем вместе! Сегодня за ужином озвучим родителям эту новость.

Она садится рядом и обнимает меня.

– Ты слишком часто стала эта делать, – заявляю я.

– Что именно?

– Обнимать меня.

Марион фыркает:

– Заткнись и наслаждайся, дуреха. Пока я добрая и не брезгую приближаться к тебе.

Последнее предложение сказано со всей серьезностью. Я начинаю улыбаться, а после истерически хохотать. Мы, может, и ненормальные, но безумствовать вдвоем намного интереснее, чем в одиночку.

Этим же вечером мы рассказываем Мари и Антуану о своих планах. Родители озадачены и точно не хотят, чтобы мы пропускали учебный год. Но, видя наше двойное упрямство и понимая, что у них нет шансов нас переубедить, они соглашаются. С Луизой и Жан-Люком дела обстоят проще. Мама считает, что смена декораций – лучший выход из любой ситуации. Насчет школы ей, как всегда, плевать. «Мы наймем репетиторов, как я и предлагала в самом начале», – успокоила она Мари.

– Через год мы вернемся, – говорит Марион, как только наш самолет приземляется в аэропорту Гоа.

– Боже, что же мы будем делать? – бормочу я себе под нос.

– Сексуально одеваться, встречаться с парнями, гулять на вечеринках и пытаться не загубить аттестат. Все, что обычно делают девочки нашего возраста, – поучительно отвечает Мар.

Я растерянно гляжу на нее, а она ухмыляется:

– Эль, меня тебе послал Бог. Ты без меня пропадешь.

Я смотрю в эти зеленые ведьмины глаза и думаю, что ее, скорее, отправил дьявол из самого горячего котла. Но я сжимаю ее руку в немой благодарности, мысленно произнося спасибо за то, что она здесь, со мной. За то, что я не одна.

Что будет дальше? Хороший вопрос, ответа на который у меня нет. Но жизнь знаменита именно этим: никогда не знаешь, что ждет тебя за поворотом.

Эстель, Август 2018 года

Я и Марион откидываемся на кожаные кресла маленького отцовского джета.

– Не могу поверить, что мы летим в Париж, – бормочу я.

– Ты можешь себе представить, что с момента нашего отъезда прошло два года?

Я молча опускаю глаза и начинаю теребить пальцами край короткой юбки. Два года… Кто бы мог подумать.

– Какие ощущения? – интересуется Мар, внимательно разглядывая мое лицо.

– Странные и непонятные, – не разобравшись в своих чувствах, отвечаю я. – Знаешь, вроде два года пролетели незаметно, но такое ощущение, что я была в Париже в прошлой жизни, – наконец признаюсь я, и моя сестра кивает.

– Чувствую то же самое.

И правда, эти два года были полны перемен, новых ощущений и легкомыслия. Рука сама по себе тянется к волосам. Год назад я покрасила их в нежно-розовый цвет. Сейчас краска почти смылась, и розовые только кончики. В самолет заходит папа, и я стараюсь опустить короткий рукав майки, чтобы спрятать татуировку на плече. Он уже ее видел, но все равно мечет убийственный взгляд на рисунок: если розовые волосы вызвали лишь недоумение, татуировка произвела фурор.

В начале этого лета, после того как нас с Марион исключили из швейцарской закрытой школы, где мы проучились год после Гоа, он навестил нас в Ницце, где мы с Жан-Люком и мамой оформляли их новый дом. При виде меня и моего плеча в доме началась Третья мировая война. Луиза защищала право на самовыражение, Жан-Люк убежал к соседям, Антуан кричал не своим голосом, обвиняя маму во всем: от исключения из школы до татуировки и всего того, что мы с Марион успели натворить за этот год. Список был не маленький, с каждым новым пунктом Луиза задирала нос выше и в конечном итоге обвинила его в плохом выборе учреждения для своих дочек. Антуан был возмущен и стал защищать авторитет частных швейцарских школ, которые считались лучшими в мире. Луиза махнула рукой, назвала всех этих снобов кучкой идиотов и попросила Антуана передвинуть диван, так как ей не нравилось его местоположение.

Мой папа недоуменно уставился на некогда любимую женщину и, к моему огромному изумлению, стал передвигать диван, а после даже повесил картину. Мама довольно кивала и распаковывала коробки. Так в доме настал мир, и Жан-Люк, узнав, что буря миновала, вернулся. Он и мама решили вернуться во Францию, но после теплого Гоа в Париж эту парочку не тянуло. И я понимаю почему.

Хотя от Индии у меня осталось неоднозначное впечатление. Первое, что повергло в шок, – это адское движение на дорогах. В маленьких городах нет правил, светофоров и разметки. Переполненные крошечные автомобили без кондиционера считаются в этой стране нормой. Второе – мусор. Он был повсюду и в огромном количестве. Я не видела урн или баков – лишь горы и горы отходов. Компостные кучи, бутылки, полиэтиленовые пакеты. У меня было ощущение, что вся территория этой страны – одна большая свалка. Единственное место, где чисто, – храмы и пляжи. Насчет последнего пункта мне не очень понятно, как песок остается чистым, но это факт. Далее – дикие коровы. Да, в самом начале городская девочка, то бишь я, приходила в ужас при виде животных, гуляющих прямо на городских улицах. Но потом привыкла. Я привыкла ко всему: ленивым и улыбчивым индусам, спокойствию и безделью. В стране царит нищета, но люди все равно добрые. Марион шутила, что это эффект дешевых наркотиков. А я думаю, дело в культуре. Мне нравились улыбчивые дети на улице, и как они разглядывали мои светлые волосы, как темные глаза заглядывали в мои голубые, как они фотографировались со мной, маленькие смуглые ручки тянулись к моей белой шее, а рты широко улыбались камере.